Я даже не заметила, что представляю себя в длинном белом платье, но когда старик произнёс "Кай" и умер, я возвратилась в действительный мир и вспомнила, что радоваться он должен не мне, а Яго.

После такого блестящего видения мне было горько осознать, что мне-то радоваться никто не будет и если бы я внезапно умерла, как Яго, никто не пожалеет о моей смерти, и уж, тем более, никого не попросят сыграть мою роль, чтобы не омрачать последние дни умирающего. Но потом воображение нарисовало мне спасительную картину.

Старик простирает ко мне дрожащие руки, его губы шепчут: "Яго! Наконец-то…" Затем он умирает. Родственники со слезами на глазах благодарят меня за то, что я так хорошо сыграла свою роль и старик умер счастливый, а господин Рамон… Он тоже радуется, что последние минуты старика не омрачены известием о смерти Яго, и говорит, что я стала ему дорога, как дочь. Он мне уже заранее пообещал, что позаботится о моём будущем, даже образовании, и я верила, что он не выбросит меня из своей жизни, как ненужную тряпку, едва надобность во мне отпадёт, но мне бы не хотелось, чтобы он запихнул меня в какой-нибудь пансион и сразу же забыл о моём существовании. Я не знала отца, а тётка не заменила мне мать, поэтому мне очень хотелось получить немного семейного тепла, ощутить чью-то привязанность. Господин Рамон был первым и единственным человеком, который говорил со мной ласково, поэтому неудивительно, что в моих мечтах он занял такое высокое место.

День подошёл к концу, и Кира, проявлявшая всё это время ненавязчивую и незаметную заботу, попрощалась со мной на ночь. Я была слишком возбуждена, чтобы сразу же лечь спать, и осталась в своей уютной маленькой гостиной. Почти сразу же после ухода глухонемой женщины раздался стук в дверь. Господин Рамон ещё днём попрощался со мной, но я подумала, что он вспомнил о чём-то, что должен был мне рассказать.

— Войдите, — сказала я.

Дверь отворилась, и я увидела Галея. От удивления я не встала и даже забыла предложить ему сесть, а молча смотрела на него. Зато толстяк ничуть не был смущён своим поздним визитом и, добродушно улыбаясь, уселся напротив меня, оказавшись спиной к двери. Я чувствовала себя крайне неловко и не знала, как спросить о причине его появления.

У Галея была очень приятная улыбка и обходительные манеры, но мне этот человек не нравился. Его улыбка вызывала у меня внутренний протест, а чересчур доброе выражение лица казалось неестественным. Неосознанно я приготовилась брать под сомнение каждое его слово, а на его вопросы отвечать очень осторожно.

— Мне рассказали, какую благородную миссию вы взяли на себя, маленькая барышня, — восторженно начал Галей.

Из духа противоречия мне сразу перестала нравиться моя роль в этом деле.

— Меня так восхитил план моего дорогого друга Марка Рамона, — продолжал Галей тем же тоном, — что я не удержался и пришёл к вам, чтобы выразить уважение, которое вы мне внушили своим согласием на этот, я бы сказал, подвиг во имя добра…

У меня глаза на лоб полезли от высокопарного определения моей роли, а толстяк ещё очень долго распространялся о моём поступке. Мне стало тошно от его витиеватых фраз, неприязнь к нему всё росла, и я с нетерпением ждала окончания его речи.

Галей взглянул на меня украдкой. Этот взгляд я замечала постоянно, и он меня настораживал. Этот человек ни разу не посмотрел мне прямо в глаза, но всё время быстрыми взглядами осматривал, ощупывал моё лицо, фигуру, что было очень неприятно. Я пыталась встретиться с ним взглядом, но его глаза всё время убегали от меня, он начинал смотреть на потолок, на стены, на пол, но едва я переставала на него глядеть, то сразу ощущала на себе неприятный, почти осязаемый взгляд.

Сперва меня удивляло, что на одну и ту же тему можно говорить так бесконечно долго, а потом мне стало казаться, что Галей нарочно тянет время, чтобы получше рассмотреть или запомнить моё лицо. Мне стало противно. Я уже не могла слышать тихий, медлительный голос, разговор ни о чём, повторение одной и той же мысли разными словами, не могла чувствовать на себе омерзительный взгляд. Инстинктивно, как бы ожидая помощи, я посмотрела на дверь и увидела господина Рамона. Он стоял, опершись плечом о косяк и скрестив руки на груди, и внимательно слушал толстяка. Заметив, что я его вижу, он знаком запретил мне смотреть в его сторону, и я перевела глаза на Галея, чьё красноречие наконец-то иссякло, потому что он умолк, не зная, по-видимому, что сказать ещё. Поразмыслив и приторно улыбнувшись, он стал расспрашивать меня о прошлом.

Я отвечала на вопросы очень кратко, да мне и рассказывать-то было не о чем. Вся моя история заключалась лишь в том, что у меня рано умерли родители и с пяти лет я жила у тётки. Всё это время я старалась не смотреть на хозяина, хотя глаза так и притягивались к нему, но знала, что он не пропускает ни слова из нашего разговора.

Тем временем Галею стало нечего говорить, и он принялся долго прощаться, всё так же выражая мне своё восхищение и попутно бросая на меня украдкой взгляды. Потом он встал, и я получила возможность посмотреть в сторону двери, но господина Рамона там уже не было.

Галей покинул гостиную, а меня охватило такое отвращение к стулу, на котором он сидел, к столу, на который опирался, даже к себе самой, на которую он глядел, что я почувствовала почти физический недостаток воздуха. Я осторожно выглянула за дверь и вышла, когда Галей скрылся за поворотом коридора.

8. Подслушанный разговор

Я помнила о наказе не ходить по замку, хоть и не понимала, почему было отдано такое распоряжение, чувствовала, что поступаю нехорошо, покинув в такой поздний час свои комнаты, но всё-таки пошла в ту же сторону, что и Галей, пугливо озираясь и прислушиваясь к собственным осторожным шагам. Слабым, но всё же оправданием, были для меня слова господина Рамона, что я не должна покидать свой этаж. Значит, при случае я могла бы сказать, что вышла погулять, но в мои намерения не входило покидать этаж. И всё-таки я боялась, что одна из многочисленных дверей, мимо которых мне приходилось красться, откроется и кто-нибудь выйдет. Разумнее всего было бы вернуться, но необъяснимая сила влекла меня вперёд. Я воображала себя немного путешественником, открывающим неведомые земли, немного — шпионом, заброшенным в неприятельский лагерь, где главным врагом был гнусный толстяк Галей, немного (по старой привычке) — кладоискателем, но, кем бы я ни была, я шла вперёд, вздрагивая и замирая от малейшего звука, который подсказывало мне моё встревоженное воображение.

Внезапно коридор повернул направо и, пройдя несколько шагов, я очутилась между несколькими шкафами, забитыми старыми пыльными книгами. Это был тупик, из которого можно было выйти, лишь повернув назад. Я посмотрела на шкафы у стен, на огромный шкаф, стоящий в торце и обозначающий конец пути, и уже порадовалась было, что в этой глухой части коридора нет дверей и никто меня не увидит, как вдруг услышала неясные голоса. Я прислушалась к ним с вполне понятной тревогой и обнаружила, что голоса приближаются.

Я заметалась, выискивая какую-нибудь щель, куда могла бы спрятаться, но редкие бра, словно в насмешку, подчёркивали безрезультатность моих поисков. Совсем потеряв голову от страха, я повернула ключ в замке торцевого шкафа, потянула за дверцу и отскочила, потому что неожиданно весь шкаф бесшумно повернулся на хорошо смазанных петлях и открыл проход на тёмную площадку с очень узкой винтовой лестницей. Я прошмыгнула туда и без особых усилий вернула шкаф на место. В другой раз я бы испугалась неизвестного места, где оказалась в полнейшей темноте, но сейчас испытывала лишь величайшую благодарность судьбе за то, что избавилась от встречи с людьми и избежала объяснений, которые ещё неизвестно к чему бы привели.

Моя радость была преждевременной, потому что кто-то подошёл к шкафу и воскликнул:

— Я же говорил, что забыл вынуть ключ!

Я узнала голос Пата и испугалась, что не смогу отсюда выбраться, если он вынет ключ.