— Хм?

— Ага; кроме того, мы теперь на все смотрим глазами дорогого Уолтера, а дорогой Уолтер, естественно, не слишком-то расположен к Анне Дорланд.

— Почему нет?

— Дорогой вы мой, да хватит уж деликатничать! Разумеется, все вокруг в один голос твердят, что убийство — ее рук дело.

— Да неужели?

— Ну, а кого еще прикажете заподозрить?

Уимзи и впрямь сознавал, что все именно так и думают. По той простой причине, что сам он весьма склонялся к тому же мнению.

— Должно быть, поэтому она и не пришла.

— Ну, конечно! Она же не дурочка. Она все отлично понимает.

— Верно. Послушайте, не могли бы вы оказать мне услугу? Еще одну, я хочу сказать; я и так уже перед вами в неоплатном долгу.

— Что такое?

— Из того, что вы сейчас сказали, получается, что мисс Анна Дорланд вот-вот останется в полной изоляции… ни друзей, ни знакомых! Если она объявится у вас…

— Шпионить за ней я не стану. Даже если она с полсотни генералов извела!

— Я не прошу за нею шпионить. Мне нужно, чтобы вы пригляделись к Анне, — абсолютно непредвзято! — и впоследствии рассказали мне, что думаете. Потому что я не должен допустить ошибки. А я уже предубежден. Я хочу, чтобы Анна Дорланд оказалась виновна! Так что я очень легко могу убедить себя в том, что она и есть преступница, в то время как это не так.

— А почему вы хотите, чтобы Анна оказалась виновна?

— Мне не следовало так говорить. Разумеется, я вовсе не стремлюсь уличить ее в том, чего она не совершала.

— Хорошо. Я не стану задавать лишних вопросов. И обещаю вам, что повидаюсь с Анной. Но я не стану пытаться что-то у нее выведывать и выспрашивать. Это мое последнее слово. Я Анну не предам.

— Милая моя девочка, — упрекнул Уимзи, — я вижу, что о непредвзятости и речи не идет! Вы считаете Анну убийцей.

Марджори Фелпс вспыхнула до корней волос.

— Вовсе нет. С чего вы взяли?

— Потому что вам откровенно не хочется «выведывать и выспрашивать». Невинным людям расспросы не повредят.

— Питер Уимзи! Ишь, сидит тут с видом безупречно воспитанного кретина, а сам исподволь, незаметно так и манипулирует людьми, заставляет их совершать такое, от чего со стыда провалишься! Вот уж не удивляюсь, что вы подались в детективы! Вот не стану выведывать, и точка!

— А ежели не станете, так значит, и впрямь убеждены в ее виновности?

Художница надолго замолчала.

— До чего все это отвратительно! — проговорила она наконец.

— Отравление отвратительно само по себе, вы не находите?

Завидев приближающихся отца Уиттингтона и Пенберти, его светлость поспешно вскочил на ноги.

— Ну, как, престолы пошатнулись? — осведомился лорд Питер.

— Доктор Пенберти только что поставил меня в известность, что они лишены всякой опоры, — с улыбкой ответствовал священник. — Мы провели приятные четверть часа, отменяя категории добра и зла. К сожалению, его догматы я понимаю столь же плохо, как и он — мои. Зато я поупражнялся в христианском смирении. Я сказал, что готов учиться.

Пенберти расхохотался.

— Стало быть, вы не возражаете против того, чтобы я изгонял демонов при помощи шприца, ежели уж пост и молитва не сработали?

— Никоим образом. С какой бы стати? Если, конечно, экзорцизм и впрямь удастся. И при условии, что вы уверены в диагнозе.

Пенберти побагровел — и резко отвернулся.

— Ого! — удивился Уимзи. — Умеете вы уколоть. А еще христианский священник!

— А что такого я сказал? — воззвал искренне огорченный отец Уиттингтон.

— Вы напомнили Науке о том, что непогрешим один лишь Папа, — загадочно изрек его светлость.

Глава XVII

Паркер делает ход

— Ну что ж, миссис Митчэм, — любезно начал инспектор Паркер. Он всегда начинал разговор с дежурного: «Ну что ж, миссис Такая-то», — и не забывал подпустить любезности. Уж таков был заведенный распорядок.

Домоправительница покойной леди Дормер ледяным кивком дала понять, что покоряется неизбежности.

— Мы всего лишь пытаемся прояснить все мельчайшие детали и подробности касательно того, что происходило с генералом Фентиманом за день до того, как старика обнаружили мертвым. Я уверен, что вы сумеете нам помочь. Вы не вспомните, в котором часу генерал явился в особняк?

— Где-то без четверти четыре, никак не позже; боюсь, что с точностью до минуты сказать не могу.

— Кто его впустил?

— Лакей.

— Значит, вы гостя видели?

— Да, генерала провели в гостиную, а я сошла к нему и проводила его наверх, в спальню ее светлости.

— А мисс Дорланд, выходит, при этом не было?

— Нет; она находилась у постели ее светлости. Она передала через меня свои извинения и пригласила генерала Фентимана подняться наверх.

— С виду генерал казался здоровым и бодрым?

— Насколько я могла судить, да… разумеется, учитывая его преклонный возраст и еще тот факт, что генералу только что сообщили дурные вести.

— Может быть, у него губы посинели, или дышал он с трудом, или еще что-нибудь?

— Ну, подъем вверх по лестнице изрядно его утомил.

— И это вполне естественно.

— Генерал постоял несколько минут на лестничной площадке, пытаясь отдышаться. Я спросила, не дать ли ему какое-нибудь лекарство; но генерал сказал, что нет, с ним все в порядке.

— Ах! Смею заметить, куда разумнее с его стороны было бы последовать вашему мудрому совету, миссис Митчэм.

— Генерал, разумеется, лучше знал, что ему нужно, — чопорно отрезала домоправительница. Почтенная особа со всей определенностью считала, что комментировать события в обязанности полисмена отнюдь не входит.

— Значит, вы проводили его наверх. А не удалось ли вам пронаблюдать встречу между генералом и леди Дормер?

— Разумеется, нет (подчеркнуто-выразительно). Мисс Дорланд встала, сказала: «Здравствуйте, генерал Фентиман», и поздоровалась с ним за руку, а я вышла из комнаты, как на моем месте и следовало поступить.

— Понятно. Мисс Дорланд оставалась наедине с больной, когда объявили о приходе генерала Фентимана?

— Ни в коем случае — там еще была медсестра.

— Медсестра — да-да, конечно. А мисс Дорланд и медсестра никуда не отлучались из спальни за то время, пока генерал Фентиман оставался с сестрой?

— Почему же? Минут через пять мисс Дорланд вышла и спустилась вниз. Заглянула ко мне в комнату, а сама-то такая расстроенная! И говорит: «Бедные старички», — вот так прямо и сказала.

— А еще что-нибудь к тому не прибавила?

— Мисс Дорланд сказала: «Они поссорились, миссис Митчэм, много-много лет назад, еще совсем молодыми, и с тех пор друг с другом не виделись». Разумеется, я об этом знала; ведь я состояла при ее светлости все эти годы; и мисс Дорланд тоже

— Для леди столь юной, как мисс Дорланд, зрелище и впрямь было жалостное, верно?

— Вне всякого сомнения. У мисс Дорланд сердце отзывчивое; уж не чета нынешним девицам!

Паркер сочувственно покачал головой.

— И что потом?

— Переговорив со мною, мисс Дорланд снова ушла, а вскорости спустилась Нелли, — это наша горничная.

— Как скоро?

— О, не сразу. Я как раз допила чай; а сажусь я за стол ровно в четыре. Значит, дело было где-то около половины. Нелли спустилась попросить для генерала немного бренди; старик неважно себя чувствовал. Спиртные напитки, видите ли, хранятся в моей комнате; и ключ от буфета — у меня.

К этому сообщению Паркер особенного интереса не выказал.

— Ну, и как вам показался генерал, когда вы отнесли бренди?

— Я ничего не относила. — Тон миссис Митчэм недвусмысленно давал понять, что «подай-принеси» в круг ее обязанностей не входит. — Я отослала бренди с Нелли.

— Ясно. Значит, генерала вы больше не видели вплоть до его ухода?

— Не видела. Позже мисс Дорланд сообщила мне, что с гостем приключился сердечный приступ.

— Я вам бесконечно признателен, миссис Митчэм. А теперь мне хотелось бы задать Нелли вопрос-другой.