— Представляю, как это, должно быть, неприятно, — сказал Фробишер-Пим сочувственно. — Ну а теперь, я полагаю, нам нужно навестить мистера Бердока. Дело, конечно, скверное, и чем быстрее мы им займемся, тем лучше. Пойдемте, викарий.

Уимзи и хозяйка дома уже около получаса сидели у камина, обсуждая случившееся, когда мистер Фробишер-Пим неожиданно просунул голову в дверь и сказал:

— Послушайте, Уимзи, мы собираемся к Мортимеру. Я бы хотел, чтобы вы поехали с нами и вели машину. У Мерридью по воскресеньям всегда выходной, а я не люблю ездить по вечерам, особенно в туман.

— Хорошо, — согласился Уимзи.

Он поднялся в свою комнату и через несколько минут спустился вниз в тяжелом кожаном пальто и со свертком в руке. Коротко поздоровавшись с Бердоками, уселся на шоферское место. И вскоре он уже осторожно вел машину сквозь туман по Херритипг Роуд.

Дом мистера Мортимера с обширными конюшнями и хозяйственными строениями отстоял примерно на две мили от основной дороги. В темноте Уимзи мало что мог рассмотреть, он заметил только, что окна первого этажа освещены, а когда после настойчивого звонка мирового судьи дверь открылась, до них донесся громкий взрыв смеха — свидетельство того, что и мистер Мортимер не принимает своего злодеяния всерьез.

— Мистер Мортимер дома? — спросил мистер Фробишер-Пим тоном человека, с которым лучше не шутить.

— Да, сэр. Входите, пожалуйста.

Они вошли в большой, обставленный в старинном стиле зал, хорошо освещенный и довольно уютный, с изящной дубовой ширмой, стоящей углом к двери. Мигая от света, Уимзи шагнул вперед и увидел большого, плотного сложения мужчину с густым румянцем на щеках, приветственно простирающего к ним руки.

— Фробишер-Пим! Боже мой! Как это мило с вашей стороны! У нас здесь несколько ваших старых друзей. О, — голос его слегка изменился, — Бердок! Вот так-так!..

— Будь ты проклят! — закричал Хэвиленд, яростно отталкивая мирового судью, который пытался оттеснить его назад. — Будь ты проклят, свинья! Прекратите этот безумный фарс! Что ты сделал с телом?

— Что? С телом? — переспросил мистер Мортимер с некоторым смущением.

— Твой дружок Хаббард признался. Отрицать бесполезно! Какого дьявола ты спрашиваешь? Тело где-то здесь. Где оно? Давай его сюда!

С угрожающим видом он быстро обошел ширму и оказался в ярком свете ламп. Высокий худой человек неожиданно поднялся из глубины кресла и встал перед ним.

— Полегче, старина!

— Боже милостивый! — сказал Хэвиленд, подавшись назад и наступив Уимзи на ноги. — Мартин!

— Он самый, — сказал тот. — Я здесь. Вернулся, как фальшивая монета. Ну, здравствуй.

— Значит, за всем этим стоишь ты? Впрочем, чему удивляться? Ты, наверно, думаешь, что это прилично — вытаскивать из гроба своего отца и возить его по всей округе, устраивать цирковое представление!..

— Погоди, погоди, — сказал Мартин. Он стоял, слегка улыбаясь, руки в карманах смокинга. — Наше eclairrissement [6]приобретает, кажется, публичный характер. Кто эти люди? О, я вижу, викарий. Боюсь, викарий, мы обязаны объясниться перед вами и к тому же…

— Это лорд Питер Уимзи, — вступил в разговор мистер Фробишер-Пим, — который раскрыл ваш… к сожалению, Бердок, я должен согласиться с вашим братом, который называет это позорным заговором.

— О боже! — воскликнул Мартин. — Послушайте, Мортимер, вы ведь не знали, что играете против лорда Питера Уимзи, не правда ли? Неудивительно, что мышка выскользнула из мышеловки. Этот человек считается настоящим Шерлоком Холмсом. Диана, это лорд Питер Уимзи. А это — моя жена.

Молодая хорошенькая женщина в черном платье приветствовала Уимзи с застенчивой улыбкой и, повернувшись к своему свояку, укоризненно сказала:

— Хэвиленд, мы хотим объяснить…

Он не обратил на нее никакого внимания.

— Послушай, Мартин, игра окончена.

— Я тоже так думаю, Хэвиленд. Но к чему весь этот шум-гам?

— Шум-гам? Мне это нравится! Ты вытаскиваешь тело своего собственного отца из гроба…

— Нет, нет, Хэвиленд. Я ничего об этом не знал. Клянусь тебе. Я получил известие о его смерти всего несколько дней назад. Мы были на съемках в Пиринеях, в самой глуши. Мортимер вместе с Хаббардом и Ролинсоном поставили весь спектакль сами. Честно, Хэвиленд, я не имею к этому никакого отношения. Да и зачем бы мне это? Будь я здесь, мне достаточно было бы сказать слово, чтобы остановить похороны. Для чего мне все эти сложности с выкапыванием тела? Не говоря уже о неуважении и все такое прочее. В ближайшее время я распоряжусь о соответствующем захоронении — на земле, конечно. Возможно, в этом случае подойдет и кремация.

— Что? — тяжело дыша, сказал Хэвиленд. — Ты думаешь, что из-за твоей отвратительной жадности к деньгам я позволю оставить моего отца непогребенным? Посмотрим еще, что скажет об этом Грэхэм!

— Да уж, конечно! — фыркнул Мартин. — Честнейший адвокат Грэхэм! Он-тo знал, что было в завещании, не так ли! А он случайно не упомянул об этом тебе, а?

— Не упомянул! — резко сказал Хэвиленд. — Он слишком хорошо знает, какой ты подлец, чтобы что-нибудь говорить. Не удовлетворившись этой опозорившей нас несчастной женитьбой, построенной на шантаже…

— Вот что, Хэвиленд. Не распускай свой грязный язык. Лучше посмотри на себя. Кто-то говорил мне, что Винни ведет тебя прямехонько к разорению — с ее лошадками, обедами и бог знает чем! Неудивительно, что ты хочешь отнять деньги у своего брата. Я никогда не был о тебе высокого мнения, но Бог ты мой…

— Минуточку!

Мистеру Фробишер-Пиму, наконец, удалось вмешаться в разговор — братья так кричали друг на друга, что в конце концов совершенно выдохлись.

— Минуточку, Мартин. Я буду называть вас так, потому что знаю вас уже много лет, знал и вашего отца. Я понимаю, как рассердило вас то, что сказал Хэвиленд. Но и вы должны понять, как он потрясен и огорчен — впрочем, как и все мы, — этим в высшей степени неприятным делом. И вы несправедливы к Хэвиленду, утверждая, что он хотел якобы что-то у вас «отнять». Он ничего не знал об этом противоестественном завещании и, само собой разумеется, следил за тем, чтобы весь похоронный обряд был выполнен как положено. Теперь вы должны уладить вопрос о вашем будущем полюбовно, как вы и сделали бы, не появись случайно это завещание. Просто чудовищно, что тело старого человека стало яблоком раздора между его сыновьями, и всего лишь из-за денег.

— Извините меня, я забылся, — сказал Мартин. — Вы совершенно правы, сэр. Послушай, Хэвиленд, забудем обо всем. Я позволю тебе взять половину денег…

— Половину! Будь я проклят, если возьму ее! Этот человек хотел выманить у меня мои деньги. Я пошлю за полицией и посажу его в тюрьму. Вот увидите, я это сделаю. Дайте мне телефон.

— Извините, — сказал Уимзи, — я не хочу вдаваться в подробности ваших семейных дел больше, чем я уже узнал о них, но я настоятельно вам советую: не посылайте за полицией.

— Вы советуете? А какое это имеет отношение к вам?

— Понимаете ли, — недовольно сказал Уимзи, — если дело дойдет до суда, мне, очевидно, придется давать показания, потому что именно с меня все и началось, не так ли?

— Ну и что же?…

— Видите ли, если подумать, то получается довольно странная вещь. Ваш покойный отец положил завещание на книжную полку, по-видимому, перед самым отъездом за границу. Это было… Когда это было?

— Около четырех лет назад.

— Пусть так. И с тех пор ваша великолепная домоправительница позволила сырости забраться в библиотеку, не правда ли? Допустим теперь, что в суде спросят насчет завещания, и вы ответите, что оно пролежало там, в сырости, четыре года. Но не сочтут ли они любопытным тот факт — если я сообщу им его, — что в конце книжной полки было большое пятно плесени, похожее на усмехающееся человеческое лицо, и ему соответствовало пятно такой же формы на забавной старой «Нюрнбергской хронике», однако на завещании, которое в течение четырех лет находилось между стеной и книгой, никакого пятна не было?