Мне интересно было отметить, что к завтраку я оказался чрезмерно голодным, — значит, моя ночная работа вызвала определенную перегрузку тканей. После этого я отправился в прозекторскую продолжать анатомирование. Еще утром ко мне пришел какой-то особенно тупоголовый полицейский инспектор и поинтересовался, не исчез ли из госпиталя какой-нибудь труп. Я приказал привести его прямо ко мне, то есть в анатомичку, и имел удовольствие показать ему проделанную мной работу над головой сэра Рубена. После этого я прошелся с ним в квартиру Типпса и с удовлетворением отметил про себя, что мой бродяга выглядит весьма убедительно.

Как только открылась биржа, я позвонил своим брокерам и, изобразив некоторую обеспокоенность, смог продать большую часть моих перуанских акций по повышенной цене. Однако к концу дня покупатели ощутили некоторую тревогу в связи со смертью Ливи, и в конце концов я заработал не больше нескольких сотен фунтов на сделках с акциями.

Надеясь, что мне удалось прояснить вам все пункты этого дела, которые могли остаться для вас неясными, и с поздравлениями с удачей и проницательностью, которые позволили вам одержать верх, остаюсь с добрыми пожеланиями вашей матери

искренне ваш Джулиан Фрик.

P.S. Я составил завещание, в котором оставляю все свои деньги госпиталю Святого Луки, а тело свое передаю тому же учреждению для вскрытия и изучения. Я чувствую уверенность, что мой мозг представляет интерес для научного мира. Поскольку я умру от своей собственной руки, я полагаю, что выполнить это можно будет без особых затруднений. Прошу вас оказать мне любезность, если будет возможность, повидать лиц, которые будут проводить дознание, и присмотреть за тем, чтобы при посмертном вскрытии тела какой-нибудь неумелый полицейский врач не повредил мозг и чтобы тело передали госпиталю в соответствии с моим завещанием.

Кстати, может быть, вам будет небезынтересно узнать, что я высоко оценил мотив вашего визита ко мне сегодня днем. Ваш приход означал предупреждение, и я сейчас действую в соответствии с ним. Несмотря на гибельные для меня последствия, мне было приятно понять, что вы оценили мою выдержку и ум и отказались от инъекции. Если бы вы позволили мне сделать ее, то никогда, конечно, не добрались бы до дома живым. В вашем теле не осталось бы ни малейшего следа от этой инъекции — раствор, который я применил, состоял из безобидного препарата стрихнина, смешанного с почти неизвестном ядом, для обнаружения которого в настоящее время не существует общепризнанного теста и который представляет собой концентрированный раствор соединения свин...»

На этом месте рукопись обрывалась.

— Ну что ж, по-моему, все достаточно ясно, — сказал Паркер.

— Но разве это не странно? — возразил лорд Питер. — Весь этот холодный расчет... И все же он не мог выдержать искушения написать свое признание, чтобы показать, как он умен, даже рискуя не успеть вытащить свою голову из петли.

— И сослужив нам хорошую службу, — заметил инспектор Сагг, — но — да благословит вас Господь, сэр, — все преступники таковы.

— Эпитафия для Фрика, — сказал Паркер, когда инспектор ушел. — Что будем делать дальше, Питер?

— Сейчас я хочу устроить званый обед, — заявил лорд Питер. — Для мистера Джона П. Миллигана и его секретаря, а также для господ Кримплсхэма и Уикса. Я думаю, что они заслужили его тем, что не убивали сэра Ливи.

— Ну, тогда не забудьте и семейство Типпсов, — напомнил Паркер.

— Ни за что на свете, — ответил лорд Питер, — не могу лишить себя удовольствия оказаться в обществе миссис Типпс. Бантер!

— Да, милорд?

— Коньяк «Наполеон»!

Мисс Сейерс попросила меня заполнить некоторые пробелы и исправить несколько незначительных фактических ошибок, допущенных в ее рассказе о карьере моего племянника Питера. Я с удовольствием сделаю это. Появиться публично в печати — это честолюбивая мечта каждого человека, и, даже играя роль бегущего рядом с каретой ливрейного лакея при триумфе моего племянника, я проявлю лишь скромность, подобающую моему преклонному возрасту.

Род Уимзи — древний род, даже слишком древний, если вы спросите меня. Единственная разумная вещь, которую когда-либо совершил отец Питера, состояла в том, что он породнил иссохший ствол своего генеалогического древа с сильной франко-английской ветвью рода Делягарди. Но и при всем при этом мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денверский) представляет собой всего лишь тупоумного английского сквайра, а моя племянница Мэри была достаточно ветреной и глупой, пока не вышла замуж за полицейского и не остепенилась. Я рад отметить, что Питер пошел в меня и свою мать. Правда, весь он состоит из нервов и носа, но это лучше, чем представлять собой одни мускулы и никаких мозгов, как его отец и братья, или эмоций, как сын Джеральда Сент-Джордж. По крайней мере, он унаследовал мозги рода Делягарди и развил их, всегда подавляя в себе буйный темперамент рода Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В то время его мать была сильно обеспокоена поведением своего мужа (Денвер всегда был надоедлив и скучен, хотя большой скандал разразился только в юбилейный год), и ее тревоги, вероятно, повлияли на развитие мальчика. Ребенком он казался бесцветной козявкой, был неугомонный и непослушный и всегда слишком сообразительный для своего возраста. У него не было ничего от грубой физической силы и красоты Джеральда, но он сумел развить в себе ловкость и быстроту реакции. Он превосходно играл в футбол и был отличным наездником. Обладал он и своего рода дьявольской смелостью — умной смелостью, которая оценивает риск, прежде чем пойти на него. Ребенком он страдал от ночных кошмаров. К ужасу своего папаши, он вырос со страстью к книгам и музыке.

Его первые школьные годы не были счастливыми. Он был разборчивым и утонченным мальчиком, и неудивительно, что товарищи по школе прозвали его Флимзи («слабак») и относились к нему насмешливо. И он вполне мог из чувства самосохранения принять эту позицию и превратиться в покорного шута, если бы какой-то тренер в Итоне не открыл в нем блестящего прирожденного игрока в крикет. Обитатели Итона до сих пор вспоминают Великого Флима и его игру против Хэрроу. Конечно, после этого все его причуды воспринимались как проявление остроумия и Джеральд претерпел целительный шок, видя, как его презираемый младший брат стал более крупной личностью, чем он. К тому времени, когда он перешел в шестой класс, Питер умудрился стать для итонцев образцом для подражания — атлетом, грамотеем, arbiter elegantiarum — пес pluribus impar. Крикет сыграл в этом большую роль, но есть тут и моя заслуга: я познакомил его с хорошим портным, научил весело проводить время и отличать хорошее вино от плохого. Отец мало заботился о нем — у него были свои трудности, как личные, так и связанные с Джеральдом, который в то время влип в какую-то неприятную историю в Оксфорде. По правде говоря, Питер никогда не ладил с отцом — он был безжалостным юным критиком отцовских проступков.

Нет нужды говорить о том, что герцог Денверский был из тех, кто ненавидит собственные недостатки в своих отпрысках. Ему стоило больших денег вытащить Джеральда из его оксфордской затеи, и у него достало ума передать своего второго сына на мое попечение. В сущности, в свои семнадцать лет Питер пришел ко мне по своей собственной воле. Для своего возраста он казался слишком взрослым и чрезмерно рассудительным, и я обращался с ним как со светским человеком. В Париже я передал его в заслуживающие доверия руки и проинструктировал насчет амурных дел, посоветовав не растрачивать попусту свое здоровье, всегда проявлять великодушие и щедрость и следить за тем, чтобы романы заканчивались по доброй воле обеих сторон. Он полностью оправдал мое доверие. Я верю, что ни одна женщина ни разу не нашла повода жаловаться на обращение Питера; и по крайней мере две из них удачно вышли замуж за отпрысков королевской семьи (довольно неясно связанных с королевской семьей, должен это отметить, но некоторым образом причастных к ней). И здесь я должен отметить свою роль в его воспитании — сколь бы ни был хорош материал, с которым приходится работать, было бы смешно полагаться на случай в таком деле, как социальное воспитание любого молодого человека.