Власть падала из слабых рук Временного правительства, во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы».

Допустимо ли говорить о «рабьей психологии масс», которые сбросили царское правительство и выступили за изменение политического строя? Такова психология людей, жаждущих свободы. Трудно принять тезис о беспринципности большевиков в борьбе за власть. Официальные принципы большевиков существовали и в значительной степени выдерживались на деле. Ну, а то, что не было полного соответствия свершений с лозунгами, то такого упрека заслуживают все политические партии.

Но вот что интересно. Надеясь на скорое падение большевиков, Деникин понимал, что в этом случае положение России станет вовсе не безоблачным: «Что же? Со дня падения большевизма сразу наступит мир и благоволение в стране, насыщенной рознью, ненавистью и… огромным количеством оружия? Или со дня падения русского большевизма отпадут своекорыстные вожделения многих иностранных правительств, а не усилятся еще больше, когда исчезнет угроза советской моральной заразы?»

Не зря он опасался иностранных правительств, которые с вожделением глядели на природные богатства России. Как только рухнула советская власть и восторжествовали так называемые демократы, они постарались в кратчайшие сроки разграбить и распродать национальные богатства страны. И Запад им в этом помог…

Даже если основываться на мнении А.И. Деникина, наибольшая смута в России наблюдалась до Октябрьского революционного переворота. Позиция большевиков позволила внести ясность в запутанную ситуацию. Произошло нечто подобное поступку Александра Македонского, который даже не стал пытаться распутать хитро запутанный гордиев узел, а разрубил его ударом меча.

Захват власти одной из партий — не самой многочисленной — путем военного переворота изначально чреват был междоусобицей: не могли другие партии с этим смириться. Хотя сами не выказали стремления взять на себя ответственность руководить страной в сложный период фактического безвластия.

Казалось бы, после того как рухнула царская власть, народ должен был успокоиться и мирно организовать новую государственную систему на демократических началах. Разве не этого желало большинство политиков?

Но ситуацией владели не столько политики, сколько «революционные массы». А этим массам всякая государственная власть внушала подозрение и неприязнь. Революционная смута — торжество анархии, безвластия. Лозунг «Вся власть — Советам!» сам по себе анархический.

Буржуазия в России еще недостаточно окрепла, а буржуазная идеология не овладела массами. Поэтому совершившаяся буржуазная революция не прекратила смуту, а лишь придала ей новый вид. При двоевластии Совета рабочих и солдатских депутатов и Временного правительства первый оказался более влиятельным.

Падение монархии определило в России торжество вольности, а не той ограничительной свободы, которая характерна для буржуазно-демократических стран Запада. Переход из одной крайности в другую — достаточно характерная черта российской истории. Об этом хорошо сказал В.В. Кожинов:

«Неограниченная монархия и беспредельная анархия — это в равной мере коренные российские феномены (вполне закономерно, например, что не столь давно громко заявившие о себе анархические группировки на Западе вдохновлялись прежде всего заветами Бакунина и Кропоткина!).

И можно утверждать, что история Руси-России благодаря сочетанию в ней подобных "крайностей" более драматична или, вернее, более трагедийна, чем история стран Запада, но проклинать либо, напротив, восхвалять (что также нередко делалось) Россию за эти ее «крайности» — занятие, по сути дела, примитивное, уместное только в чисто эмоциональном плане, но не в русле историософской мысли».

С анархическим движением масс не смогло справиться буржуазное Временное правительство. Интеллигенция, придя к власти, выдвинула в лидеры человека, подходящего для нее, но не соответствовавшего тем задачам, которые приходилось решать. А.Ф. Керенский, как справедливо писал Михаил Зощенко, был порождением интеллигентской среды, «которая в искусстве создала декадентство, а в политику внесла нервозность, скептицизм и двусмысленность».

Он умел произносить зажигательные речи, но плохо справлялся с повседневной работой. (В этом был похож на него Лев Троцкий в отличие от Ленина и Сталина.)

Не только Керенский, но и более сильный государственный деятель не сумел бы совладать с мощным стихийным общественным движением народных масс (повторю: имеется в виду не весь российский народ, а наиболее активная его часть, принимавшая участие в революционном движении). Искусство политика заключается в умении лавировать в период смуты, принимать решения, соответствующие текущей ситуации и проводить свою линию последовательно и твердо.

Буржуазно-демократическое правительство продержалось во главе бывшей Российской империи недолго. Троцкий не без остроумия отметил, что все это время было «двубезвластие». Он имел в виду существование наряду с правительством Советов рабочих и солдатских депутатов.

Впрочем, броские слова Льва Давидовича были привычно рассчитаны на слуховое восприятие (недаром его митинговые выступления пользовались огромным успехом). Если их продумывать, то первое впечатление пропадает. Так осветительная ракета, ярко вспыхнув и совершив свой недолгий полет, гаснет, после чего мрак сгущается.

Что может означать двойное отсутствие власти? Все ту же анархию, возможно, соединенную с хаосом. В этом смысле можно было бы толковать понятие, предложенное Троцким. Хотя в действительности он имел в виду, по-видимому, наличие двух слабых властных структур: правительство и Советы. Только и всего. Это ничего не объясняет и даже затуманивает реальную ситуацию, которую значительно более проницательно оценил Владимир Ленин.

Свержение Временного правительства и победа большевиков объясняются не столько тем, что они смогли увлечь за собой народ, сколько умением использовать в своих политических целях анархические порывы солдат, матросов, рабочих. Но одно дело — захватить власть, а совсем другое — удержать ее и укрепить.

Октябрьский переворот прошел удивительно легко и, можно сказать, естественно благодаря слабости власти, а не силе и авторитету большевиков. Победителей поддержали только левые эсеры и немногие анархисты. Остальные партии сочли свержение Временного правительства контрреволюцией, переходом к диктатуре (отчасти они были правы).

Иногда говорят, будто тогда победила утопия. Но уже по сути своей утопия не может реализоваться, как любой идеал. А коммунистический строй в то время вовсе не был утопией. Вопрос лишь в том, о какой форме коммунизма идет речь. Не только анархия, но и жесткая диктатура может принимать коммунистические формы.

В.И. Ленин, которого писатель-фантаст Герберт Уэллс, не веривший в окончательную победу большевиков, назвал кремлевским мечтателем, был реалистом подобно любому талантливому политику. Он с беспримерным искусством осуществил государственный переворот, завершившийся чрезвычайно быстро и просто. Владимир Маяковский писал:

Существовавшая доселе государственная власть упала, как перезревший или подгнивший плод падает с ветки при малейшем порыве ветра. Так было. И этот феномен заслуживает анализа.