Мужчины всегда игнорировали ее, вот и сейчас, эти тоже не были исключением. Да ну их к черту, подумала Челси. Ее, правда, немного пугало, что они могут сделать нечто малоприятное, запачкают ковер и стены, и тогда ей придется после них убирать. Но она была вежливым человеком, поэтому вслух сказала: у меня еще есть несколько сортов чая, настоянного на траве. Или: я могла бы открыть бутылку вина. Кому что принести поесть?

Они смотрели куда угодно, но только не на нее. Во всяком случае, у них был высокомерный вид. Щеки наполнялись воздухом, потом постепенно пустели и снова наполнялись. Каждый вдох проникал в трубы, которые все больше напоминали что-то живое, длинноносое и безжалостное о трех ногах, торчащих в разные стороны, словно какое-то животное, вздернутое под навесом мясника для забоя. Она знала, что, если сесть возле них на полу, они начнут бестолково удирать и ударятся в панику от испуга, задыхаясь как морские существа в непривычной обстановке.

Она толкнула закрытую входную дверь — петли заскрежетали. Она прошла на кухню и налила себе чашку чая. Потыкала вилкой суши, все еще лежавшие в коробке. Аппетит не появился. За окном шел дождь, и рано стало смеркаться. Она стояла в кухне, облокотившись на стойку для завтрака, и пыталась читать книгу. Но из-за того чудовищного громыхания, что они устроили, сосредоточиться было невозможно. Она включила радио, но их шум его заглушал. Пришлось радио выключить. Тогда она включила телевизор, надеясь читать текст субтитров, но субтитры шли только на тех каналах, которые ей не хотелось смотреть. Пришлось выключить телевизор.

Она прошла в гостиную.

— Пожалуйста, прекратите, — попросила она.

Трубачи продолжали тяжело дышать.

— А ну-ка, вы — ублюдки! — крикнула она. — Убирайтесь вон из дома моей матери.

Они пыхтели. Они дули. Они избегали гневного взгляда. Они пренебрежительно не смотрели ей в глаза.

Она подумала о том, чтобы позвонить в службу социального обеспечения и выяснить, что делать в тех случаях, когда много бедных с виду людей из другой страны расположились в вашей собственности. Но она не знала, в какой отдел обращаться. Вместо этого она позвонила матери, которая находилась в отеле в Хельсинки.

— …? — ответила ее мать.

— Я тебя совсем не слышу, — сказала Челси.

— Ты меня разбудила, — пробормотала мать. — Ради бога, взгляни на часы. Чего ты хочешь?

— Что-что? — переспросила Челси.

— Чего ты хочешь? — повторила мать. — Плохая связь. Ничего не слышно.

— Ты можешь говорить громче? — попросила Челси.

— Что там у тебя? — выясняла мать.

Челси вытянула руку как можно дальше, повернула телефонную трубку в сторону гостиной, откуда доносилось громыхание. И держала ее в таком положении десять секунд, потом снова приложила к уху.

— Алло? — говорила мать. — Алло алло алло алло?

— Алло? — сказала Челси в телефонную трубку.

— Так чего ты все-таки хочешь от меня? — не унималась мать.

— Ничего, — ответила Челси.

— Что? — переспросила мать.

— Все в порядке, — прокричала в трубку Челси.

— У меня все прекрасно, — сообщила мать. — Я тебе дам знать, если что-нибудь понадобится. Проверь оплату счета за полировку паркета, это сто шестьдесят три фунта стерлингов, изыми эту сумму из наличных. Надо будет забрать костюмы отца из «Аркадии» и мои вещи тоже, там семь разных пакетов вместе с моими, и не могли бы вы с отцом проверить, сколько среди них его костюмов? Да, еще, тебе не трудно будет попросить Марию, чтобы она вычистила мусоросборник?

— Не трудно, — согласилась Челси. На самом деле, у нее не было ни малейшего представления, о чем говорила мать. Возможно, о химчистке, откуда она уже получила вещи.

— Обнимаю тебя, — невнятно произнесла мать из отеля в Финляндии.

— Пока, — откликнулась Челси из квартиры в Лондоне. Она положила трубку. Потом снова сняла, набрала номер и прижала изо всех сил трубку к одному уху, заткнув другое пальцем, и тогда смогла услышать, как за тысячу миль от нее звонил телефон, потом раздался голос автоответчика, казалось, совсем рядом. Текст был довольно забавным. От этого Челси стало еще хуже. Она прослушала все от начала до конца, ничего не оставив в ответ в том промежутке, которое было предоставлено для ее сообщения, и вновь положила трубку телефона.

Пройдя в комнату, Челси села на диван. И вдруг мелодия, которую они играли, овладела ею. В ней слышалась злость, но и влюбленность. Неистовство и нежность. Утрата и надежда.

Челси заметила под клетчатыми юбками массивные голые колени. От постоянной игры грубые руки музыкантов покраснели. У того, что стоял к ней ближе остальных, стекал по лицу пот. Они все вспотели. Должно быть, это нелегкий труд — заставлять своим дыханием звучать инструменты и играть без остановки в хорошо протопленной комнате, не снимая огромные меховые шапки и тяжелые на вид жакеты.

Когда трубачи в очередной раз сыграли последние такты мелодии, Челси сдалась. Она зааплодировала.

— Браво! — крикнула она.

Ближе всех стоявший к ней мужчина едва заметно улыбнулся. Кивками и подмигиванием поверх ее головы трубачи подали друг другу знак. И вновь начали свое гудение с самого начала.

К середине ночи они уже сидели вокруг Челси — на диване, на подлокотниках дивана, на кофейном столике, на стульях, на полу. Рабочий день закончился. Один из них запел. Теперь, когда они сняли с себя меховые кивера, почти не верилось, что этот выглядел прежде самым высокомерным. «Вдруг настоящая любовь обойдет меня стороной, — пел он, — тогда я должен отыскать ее».

Это была грустная песня о вольном времени в горах. Они дружно подхватили песню хором. В конце раздались восторженные возгласы, аплодисменты и звон сдвинутых стаканов. Потом затянул песню сидящий рядом с Челси бородатый мужчина. От непомерной работы и чрезмерного пития его лицо стало темно-красного цвета. Он пел о верности своей возлюбленной, о том, что готов терпеть все невзгоды и умереть ради нее, так она хороша собой, а ее лицо и синие глаза самые красивые из тех, в которых когда-либо отражалось солнце.

Невысокого роста смуглый трубач с видом раненого бойца пел о том, как один мужчина случайно повстречал на дороге девушку. Она спрашивает его, далеко ли до города и как лучше идти, и в знак любезности, да и девушка была уж очень хороша, он сворачивает со своего пути ради того, чтобы проводить ее. Когда появились вдали шпили городских домов, она поблагодарила его. Он дал ей на память золотую булавку со своего пальто, поцеловал ее, и девушка ушла. Шагая со мною рядом, она казалась воплощением ангела, пел он.

Эта песня сразила Челси. Она была окончательно покорена. Наконец-то мужчины выглядели довольными. Они стали степенными. Благосклонными. Бородач обнял Челси и крепко поцеловал в губы. У этого поцелуя был вкус и запах то ли виски, то ли крови.

Позже, почти на заре, она вышла в парк, чтобы подышать свежим воздухом. Трубачи последовали за ней шеренгой по двое. Она сидела на скамье возле пустынной осенней воды и наблюдала за тем, как порхают птицы. Оркестр трубачей стоял чуть поодаль и церемонно играл, причем в последний раз, так как над Лондоном уже забрезжил рассвет.

Он был шотландцем, работал на ферме в Онтарио. В конце войны, не достигнув совершеннолетия, он пошел служить в армию и закончил службу в Канаде, где и остался. Мне только исполнилось девятнадцать. Это была земля больших возможностей, и моя мать экономила деньги на билет для меня, ее младшая сестра, тоже наполовину шотландка, жила в Банфе, где, как предполагалось, жизнь была намного лучше. Но все то время, что я там провела, меня тянуло назад. Я повстречала его по дороге домой. В автобусе, следовавшем на восток, он сидел напротив меня, мне понравился его взгляд, и мы разговорились. В городе мы пошли в кино, это была «Любовная история с незнакомкой», и тогда он сказал, что завтра покажет мне чудо света. Мы приехали туда и не могли расслышать ни единого слова! Так там шумела вода. Повсюду летели брызги, мы были с головы до ног окутаны ими, они блестели на моих волосах. Он хотел, чтобы я осталась, чтобы у нас была своя собственная ферма, а там и вправду очень много ферм, намного больше, чем здесь. Но я уже собралась домой, у меня в кармане лежал билет, и к тому же я ничего не смыслила в фермах, так как выросла в городе, да и замуж пока не собиралась. Спустя год, когда умерла моя мать, я вернулась в родные места, а еще через год вышла замуж за человека, которого повстречала на танцах в клубе железнодорожников, он был торговцем, продавал посуду из стекла.