15 сентября Риббентроп поручил Шуленбургу передать Молотову, что «о выдвижении подобной мотивировки не может быть и речи», поскольку подобное объяснение действий Красной Армии выставит Германию и СССР врагами перед всем миром и окажется «в противоречии со стремлением к дружеским отношениям, высказанным обеими сторонами» [223].
На следующий день, после передачи Шуленбургом этого сообщения Риббентропу, Молотов заявил немецкому послу, что Советское правительство нашло новую мотивировку, чтобы оправдать за рубежом своё вступление в Польшу: «Польское государство распалось и больше не существует, следовательно, все соглашения, заключённые с Польшей, больше недействительны. Советский Союз считает своим долгом вмешаться, чтобы защитить своих украинских и белорусских братьев и создать условия мирного труда для этих обездоленных народов… К сожалению, Советское правительство не видит никакой другой возможной мотивировки, так как… Советский Союз должен тем или иным образом оправдать свою интервенцию в глазах мира» [224].
В два часа ночи 17 сентября Шуленбург, Хильгер и военный атташе Германии в СССР генерал Кестринг были приглашены к Сталину, который сообщил им, что на рассвете этого дня Красная Армия перейдёт советско-польскую границу [225]. Ещё через час заместитель наркома иностранных дел Потёмкин вручил польскому послу ноту, в которой заявлялось, что Советское правительство не может безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, оставались беззащитными. Поэтому Советское правительство дало приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно Советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью [226]. В тот же день аналогичные ноты были переданы всем послам и посланникам, аккредитованным в Москве.
За день до этого, 16 сентября, в армейских частях был зачитан приказ Ворошилова о том, что Красная Армия должна вступить на территорию Польши и разгромить «панско-буржуазные польские войска». В приказе указывалось, что советские войска посланы в Западную Украину и Западную Белоруссию «выполнять революционный долг и свою обязанность оказать безотлагательную помощь и поддержку белорусам, украинцам, трудящимся края, чтобы спасти их от угрозы разорения и избиения со стороны врагов» [227]. Кто именно относится к этим врагам, в приказе не уточнялось.
Дополнительные разъяснения были даны в речи Молотова по радио 17 сентября, где было заявлено о «внутренней несостоятельности и явной недееспособности польского государства». Между тем к этому дню сохранилось польское правительство, военное командование и продолжалось сопротивление польской армии немцам, в том числе и в Варшаве.
19 сентября в Москве была получена англо-французская нота, которая требовала прекратить продвижение советских войск и вывести их из Польши. Разумеется, эта нота Советским правительством была проигнорирована [228].
Двинув Красную Армию в «польский поход», сталинское руководство грубо нарушило Рижский мирный договор 1921 года, советско-польский договор о ненападении 1932 года и нормы международного права в целом, фактически не соблюдая нейтралитета, декларированного в советско-германском пакте, а участвуя вместе с Германией в войне с Польшей.
После вступления Красной Армии в Польшу возник вопрос об уточнении раздела её территории между СССР и Германией. Ещё в конце августа 1939 года, после подписания пакта, Сталин стал требовать «доработки территориальных проблем», результатом чего явилось подписание 28 августа нового секретного протокола, расширяющего «зону советских интересов».
В своём указании о нападении на Польшу Гитлер не определил её окончательной судьбы. Такая неопределённость содержалась и в поспешно подписанном секретном протоколе от 23 августа. Между тем немецкие части достигли условно определённой в этом протоколе демаркационной линии гораздо раньше, чем это предполагали в Кремле. К 25 сентября советские войска продвинулись на 250—300 километров, выйдя на рубеж рек Западный Буг и Сан. Как вспоминал Хрущёв, участвовавший в «польском походе» в качестве члена Военного совета КОВО (Киевского особого военного округа), «мы переправлялись совершенно беспрепятственно» и «население встречало нас радушно» [229].
Уже 17 сентября советскому послу в Польше было вручено письмо генерала Руммеля, командующего обороной Варшавы, в котором говорилось, что польское командование не рассматривает переход границы Красной Армией как состояние войны СССР с Польшей. Хотя немецкие войска окружили Львов, польское командование предпочло передать этот город подошедшим к нему частям Красной Армии [230]. По этому поводу Каганович хвастливо заявил в речи на партхозактиве Наркомата путей сообщения 4 октября 1939 года: «Вы подумайте, сколько лет царизм воевал за то, чтобы Львов присоединить — 4 года империалистической войны, под крепостью Перемышлем три корпуса легли, а наши войска за 7 дней забрали эту территорию без больших жертв» [231].
Хотя польское командование отдало своим войскам приказ не оказывать сопротивления Красной Армии, в отдельных местах, например, в районе Львова и на Люблинщине, происходили столкновения между польскими и советскими частями. В докладе на сессии Верховного Совета СССР Молотов заявил, что в ходе «польской кампании погибло 737 и было ранено 1862 советских воина» [232].
О том, что «освободительный поход» представлял собой малую войну, свидетельствовали содержавшиеся в том же докладе утверждения о «боевом продвижении Красной Армии» и о захвате ею «боевых трофеев», которые составляли «значительную часть вооружения и боевой техники польской армии».
Повинуясь приказу своего командования, основная часть польских военнослужащих (до 250 тыс. человек) добровольно сдала оружие Красной Армии. Часть этих людей, в основном украинцев и белорусов, распустили по домам, а 130 тыс. человек заключили в лагеря [233], где они содержались как военнопленные, хотя не было никаких оснований так к ним относиться, потому что официально между СССР и Польшей не было объявлено состояния войны.
После вступления Красной Армии на территорию Польши Вышинский (тогда — заместитель наркома иностранных дел) совместно с руководством НКВД разработал «Положение о военнопленных» [234].
В сентябре 1940 года в советской печати были опубликованы частичные данные о польских военнослужащих, сдавших оружие Красной Армии [235]. В печати и служебных документах они именовались именно военнопленными. Только с июня 1941 года их стали называть «интернированными» [236].
Более точные данные содержатся в документе НКВД, представленном Сталину во время заключения договора о дружбе между правительством СССР и эмигрантским польским правительством Сикорского. В документе указывалось, что к этому моменту (30 июля 1941 года) в тюрьмах, лагерях и местах ссылки содержалось 389 382 человека. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 года из этого числа было амнистировано 389 041 человек [237].
Значительная часть польских офицеров к тому времени была уничтожена. В докладе Берии Сталину от 5 марта 1940 года сообщалось, что в лагерях для военнопленных содержится 14 700 бывших польских офицеров (не считая унтер-офицерского состава), чиновников, полицейских, жандармов, среди которых поляки по национальности составляют свыше 97 %. Кроме того, в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии содержится 18 632 арестованных, из которых поляки составляют 10 685 человек. «Исходя из того, что все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами Советской власти,— писал Берия,— НКВД считает необходимым: дела находящихся в лагерях военнопленных (14 700 человек) и дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии (11 000 человек) — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинений — решением специально созданной тройки». Это предложение Берии было оформлено и утверждено решением Политбюро от 5 марта 1940 г. [238] Даже на фоне многочисленных преступлений сталинского режима это преступление выглядело особенно чудовищным, и к тому же оно серьёзно затрагивало отношения между СССР и Польшей. Поэтому после смерти Сталина было принято решение уничтожить связанные с этим преступлением документы.