Д-дай нас-сладиться!
А Черномор с прочими пьют чай, поглядывают в оконце и медлят, поджидая, что прибудут еще новые партии батраков, и тогда можно установить более сходные цены.
К обеду подваливают из соседних сел мордвины. Теперь рабочих рук на базаре излишек.
Наемщики гурьбой выходят из трактира. Черномор в благодушном настроении сыто оглядывает ряды; рабочих и играет толстой серебряной цепочкой на животе.
– Шесть гривен – мужику, сорок копеек – бабе, тридцать – подростку!
Батраки ахают, когда Черномор предлагает такую цену…
Многие возмущаются и галдят:
– Глоты!.. Живодеры!..
– Да таких цен нигде нет!..
– Не я цены устанавливаю, браток, базар устанавливает! – заявляет Черномор.
– Подождем, Липатушка! – говорит Прохор. – Может, на наше счастье, еще какой-нибудь покупатель навернется…
– Ладно, подождем…
А у обоих сердце екает от страха, что вот пройдет время и они останутся без работы. Хлеба же в мешках только на одну еду.
Солнце перевалило за полдень, когда к Прохору с Липатом снова подходит Черномор. На его черном лице жесткая уверенная усмешка.
– Ну что?.. Будете, как быки, упрямиться?.. А?.. Последнее слово – шесть гривен и еще по праздникам стакан водки!.. Согласны?..
Прохор чуть не скрежещет зубами от досады, но, вынужден согласиться.– Да уж, видно, ничего не поделаешь!Дорога к усадьбе графа Уварова обсажена разросшимися нарядными березками. У подъезда к дому живая изгородь из подстриженных сиреней и клумбы цветов. Дом старинный, сложен не на одну сотню лет, с колоннами и золочеными гербами. Здесь в былые времена собиралось на пиры дворянство чуть ли не всей губернии. За домом березовый парк с затейливыми беседками, мраморными фонтанами, теперь высохшими, и статуями. Парк запущен; у статуй отбиты носы, и только случайно уцелели перед балконом два гипсовых карла с красными колпаками, на потеху девкам, приходившим в усадьбу обирать вишенье.
Недалеко от дома молотилка и контора. Как гусенята вокруг гусыни, разбросаны около дома белые каменные службы. А поодаль грязным пятном неуютно стоят рабочие бараки – так называются два деревянных сарая, где живут батраки.
В сараях сыро и грязно, маленькие оконца почти не дают света, пол земляной, для спанья устроены нары в два ряда, и солома на нарах не меняется ни разу в течение лета. Около бараков кадка с сырой водой, – кипяченой рабочие не получают.
Сегодня праздник. Измотавшиеся за дни работы батраки выползли, как муравьи, на солнце. Одни моют у колодца рубахи. Праздник – единственный день, когда можно что-нибудь сделать для себя. Другие играют в орлянку. Иные, как Гришка, просто слоняются, не зная, куда себя деть… Скука…
– Эх, послушать бы книжку хорошую! – говорит кто-то.
– Вот намедни из деревни приносили одну, про Еруслана Лазаревича… Занятная побаска! А то есть еще другая – «Битва русских с кабардинцами» – и картинка: прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа, – очень любопытно написано и жалостливо…
– Все это, братцы, пустая хреновина, ни к чему для нас, – говорит Липат. – А вот такую бы книгу достать, где про мужицкую жизнь правда рассказана!.. Слышал я в позапрошлом году одну такую книгу, когда у графов Бобринских на свекольных полях работал… Рабочие с сахарного завода приносили.
За разговором коротается время. В полдень раздается звон обеденного колокола. Человеческий муравейник начинает копошиться… Слышатся голоса:
– Эй, ребята!.. За водкой!..
Водки дают по стакану на брата. За это батракам сбавляют плату и хуже кормят. Водка крепкая, с сильным запахом сивушного масла и примесью чего-то, острого и едкого. К выдаче ее приходит сам Черномор. Он, как всегда, с неизменной ременной плеткой, которой он, как выражается сам, любил «подгонять в работе ленивую мордву».
На лужайке расставлены длинные деревянные столы со скамьями. Рабочие подходят по очереди, выпивают по стаканчику, кряхтят и вытирают рукавами рты. Черномор только покрикивает:
– Валяй!.. Валяй!.. Живей!!! Не задерживай!!!
Липат залпом выпивает стакан и, вытирая бороду, говорит:
– Ну и зелье!.. Аж дух захватило!.
– Не водка – купорос!.. – хвастливо смеется Черномор. – В эту водку я для крепости завсегда купоросного масла добавляю.
За столом едят из общих котлов. Хотя и праздник, но к обеду подают жидкую баланду без мяса и пшенную кашу, потому что пятница – день постный… Некоторые ворчат:
– Ишь скареда! Кащей!
Гришка, глядя на взрослых, тоже замечает:
– Середы да пятницы господа для нашего брата сочинили. А сами небось скоромное жрут!.. Как же рабочему человеку без мяса обойтись!?
Чуткое ухо Черномора слышит все разговоры. Он невозмутим и только вскользь роняет:
– Дома-то небось воду с нетом лаптем хлебали!.. А тут от хлебушка нос воротите?!
А подойдя ближе к Гришке, строго замечает: – Ты кто есть такой!? Еще зелен, паренек, чтобы бунтовские слова говорить! За такие речи, смотри – ого! – как бы куда не улететь!..
Гришка молчит. Он не боится угроз Черномора, но не хочет вызвать недовольства брата.
Кончается обед… Некоторые разваливаются на траве. Хорошо отдохнуть в летний день на свежем воздухе, согреть под солнышком простуженные кости. Другие отправдяются в сельский кабак, потому что томит скука.
Молодой болезненный мужик, с тонкими ногами – Федор, по прозванию «Чиж», – кричит, махая картузом:
– Айда, братцы, в кабачишко!.. Горит у меня все унутри огнем!.. Такая уж натура!.. Раз попал стаканчик, обязательно подавай сороковку!..Возвращаются поздно вечером. Около барака топот, пляска, песни. Откуда-то взялась гармоника, и под ее в ночной тишине, выделывая ногами дробь:Нам все равно… вали, вали, вали!
Нам все равно… вали, вали, вали!
Потом жалобно и певуче затягивают хором:
Как по речке по быстрой
Становой едет пристав.
Ой, горюшко-горе…
Становой едет пристав!
На крыльце конторы сурово появляется Черномор и отчетливым повелительным голосом кричит:
– Эй, вы!.. Скубенты!.. Чего разорались?! Расходись, спать не мешай!..
А еще кто-то надсадным голосом жалобится и клянет горькую батрацкую долю:– Э-эх, проклятая… Провались ты в омут… И когда все это кончится?..У конторы толпа. Месячники и кое-кто из поденных получают расчет.
В графской экономии никто даже и понятия не имеет о расчетных книжках. Никаких письменных договоров с рабочими не заключается. Черномор выдает каждому из проработавших белые бумажные билетики с конторской печатью – «квитки», как их все называют. «Квитки» раз в неделю представляются в контору, и по ним производится расчет.
«Квитки» давали иногда Черномору доход, который он не записывал в отчетных книгах и не сдавал помещику, а брал себе. Происходило это вот как.
С «квитками» многие батраки путались, и случалось, что теряли их. Тогда Черномор обычно удерживал в свою пользу часть заработка. Обиженный батрак протестовал, ссылаясь на то, что вся артель видела, как он работал. Черномор упрямо отнекивался и говорил:
– Артель, известно дело, своего брата всегда покроет. Артели веры нельзя давать!
– Да ты же сам видел, как я работал?! – спорил обиженный.
Черномор бывал неумолим:
– Разве вас всех упомнишь!.. Ничего не помню, браток!.. Я один, а вас – вон сколько.
Также немалый доход получал Черномор от батраков, не имевших паспорта или просрочивших его.
Многие из батраков были настолько бедны, что выбирали себе только месячные билеты за десять-пятнадцать копеек. Таких Черномор задерживал у себя на работе, а потом особенно прижимал, грозясь, что сдаст на руки полиции… И нередко он приводил угрозу в исполнение. Наскафтымский урядник был, своим человеком в конторе и покрывал все плутни Черномора, получая за это почти каждый месяц или деньги, или подарки.
День расчета со «сроковыми» рабочими в графском имении никогда не обходится без скандала.
Сегодня Прохор и Липат получают свою заработанную тяжелым трудом плату. Прохору недужится. В контору идет пока один Липат с Гришкой и другими товарищами. По исчислению Липата, ему надо получить за четыре недели пятнадцать рублей сорок копеек. И эта за каторжную муку, за рабочие дни не менее четырнадцати-пятнадцати часов!