Дальше шутка вырастает в буффонаду: появляются некие "Трофим" и "Прыщиков" — придуманные Чеховым поклонники Лики, которым она якобы отвечала взаимностью, — а сам автор обретает лик лютого ненавистника своей адресатки ("Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком"). А потом полушутя-полусерьезно вновь о главном: о тоне письма Лики и одновременно о ней самой, о ее состоянии. "Свое письмо Вы заключаете так: "А ведь совестно посылать такое письмо!" Почему совестно? Написали Вы письмо и уж думаете, что произвели столпотворение вавилонское. Вас не для того посадили за оценочный стол (в городской думе. — Г. Б.),чтобы Вы оценивали каждый свой шаг и поступок выше меры. Уверяю Вас, письмо в высшей степени прилично, сухо, сдержанно, и по всему видно, что оно написано человеком из высшего света". Это вновь намек на столь чуждую Чехову манерность, смягченный шуткой совет быть проще, естественней.
Потом всплывает мотив горечи, вызванной полным непониманием этой девушкой ни его, ни его жизни. Впрочем, это чувство тоже упрятано в шутку — неожиданную цитату из оперетты "Прекрасная Елена":
Кончалось письмо так: "И в высшем свете живется скверно. Писательница (Мишина знакомая) пишет мне: "Вообще дела мои плохи — и я не шутя думаю уехать куда-нибудь в Австралию".
Вы на Алеутские острова, она в Австралию! Куда же мне ехать? Вы лучшую часть земли захватите.
Прощайте, злодейка души моей.
Ваш Известный писатель.
Не жениться ли мне на Мамуне?
Напишите мне еще три строчки. Умоляю!"
Совершенно очевидно, Чехов испытывает не только сильное влечение к общей любимице их семьи. Письмо говорит и о внимательности, сердечности Чехова. Все это было очень многообещающе. Ведь таких писем больше он не писал никому. Тут же намечалась, однако, возможность и отталкивания, расхождения, источником которых могли стать наметившиеся различия во взглядах, вкусах. Судя по всему, что-то уже в это время настораживало и даже обескураживало писателя в его юной поклоннице. А то, что Лика была неравнодушна к нему, — это Чехов, конечно, понимал. Что же было источником досадных странностей этой пленительной девушки? Неловкость и угловатость юности или что-то более серьезное — черты натуры, характера?
Получил ли Чехов ответ на этот вопрос? Как мы увидим, сложность их отношений определялась главным образом тем, что он никогда, во всяком случае, долго, не мог с полной ясностью и определенностью ответить на этот вопрос. Образ Лики все время мерцал разными красками, был текучим и неуловимым. Но и в самой зыбкости очертаний ее характера было нечто глубоко чуждое Чехову. Вот это, видимо, и предопределило их последующие отношения.
Тогда же, в январе 1891 года, в письмах к Чехову Лика начинает многозначительно упоминать о Левитане как о своем поклоннике.
Познакомилась Мизинова с Левитаном примерно в то же время, что и с братьями Чеховыми. Она часто встречала его в салоне дилетантки-художницы Софьи Петровны Кувшинниковой. Софья Петровна считалась ученицей Левитана и с конца восьмидесятых годов выезжала с ним на летние этюды. Жена полицейского врача, она не отличалась красотой и молодостью, но была женщиной незаурядной, талантливой и яркой. Левитан долго был с ней неразлучен. Впрочем, это не мешало другим романтическим историям, которые возникали у Левитана нередко и протекали подчас весьма бурно. Успехом у женщин Левитан пользовался большим и хорошо знал это. В салоне у Кувшинниковой, где часто бывали и братья Чеховы, своим человеком стала и Лика. А потом началось увлечение.
Лика откровенничает с Чеховым не без нарочитости, а подчас и явно интригует его. В письме от 13 января 1891 года, сообщая, что ее провожал домой от Чеховых Левитан, она пишет: "А знаете, если бы Левитан хоть немного походил на Вас, я бы позвала его поужинать". Леонид Гроссман объяснял всю эту историю желанием Лики побороть чеховскую холодность."…Обычный маневр, — писал Гроссман, — возбуждение ревности". Признавая, что Левитан был для Лики настоящим героем, так как она "любила сочетание знаменитости и мужественной красоты", исследователь вместе с тем полагал, что никакого увлечения Левитаном не было, так как сердце ее уже принадлежало другому.
Пусть так, согласимся с версией Гроссмана. Приходится, однако, признать, что в таком случае Лика избрала наихудший вариант для достижения своей цели.
Чехов ответил Лике на ее письмо от 13 января не сразу, а лишь 21-го числа. Он писал:
"Спешу порадовать Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я купил для Вас на 15 коп. такой бумаги и конвертов. Обещание мое исполнено. Думаю, что эта бумага вполне удовлетворит изысканным вкусам высшего света, к которому принадлежат Левитан, Федотов и кондуктора конно-железной дороги.
В то же время позвольте и огорчить Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я приеду не раньше среды будущей недели.
Извините, что письмо так небрежно написано; я взволнован, дрожу и боюсь, как бы о нашей переписке не узнал высший свет".
Чехов верен себе — шутки следуют и дальше. Однако как непохоже это письмо на предшествующие! Шутки есть, но нет ни сердечности, ни нежности. Нет "Ликуши", а есть "достоуважаемая Лидия Стахиевна". Конечно, это тоже шутка, но уже совсем иная по своему тону. Что это означало? Может быть, у Чехова действительно проснулась ревность? Трудно ответить на этот вопрос. Но то, что он был огорчен и шокирован, — это, пожалуй, несомненно. А возможно, был и раздосадован избранным Ликой тоном.
Потом Чехов вернулся в Москву, и все пошло, как и раньше. Как и прежде, Лика свой человек в доме Чеховых. Во время новой поездки в Петербург и потом за рубежом Антон Павлович вновь подшучивает над Ликой. Между тем отношения Лики с Левитаном, видимо, продолжали развиваться, так что ее приезд под Алексин с художником не удивил Чехова. Встреча прошла в привычной для дома Чехова атмосфере — весело и непринужденно. Михаил Павлович так вспоминает об этом эпизоде: "Она приехала к нам на пароходе через Серпухов вместе с Левитаном, и, откровенно говоря, нам негде было их обоих положить. Начались смех, неистощимые остроты Антона Павловича, влюбленные вздохи Левитана, который любил поманерничать перед дамами".
А затем Лика исчезла. Не ответила на приглашение, которое приводилось выше, — на письмо Чехова от 17 мая. Без ответа остается письмо от 23 мая, в котором Антон Павлович, ссылаясь на поручение Маши, сообщал Лике, что сестра ждет от нее писем. Далее, после паузы, 12 июня Антон Павлович посылает ей новое письмо. Вот его начало:
"Очаровательная, изумительная Лика! Увлекшись черкесом Левитаном, Вы совершенно забыли о том, что дали брату Ивану обещание приехать к нам 1-го июня, и совсем не отвечаете на письма сестры. Я тоже писал Вам в Москву, приглашая Вас, но и мое письмо осталось гласом вопиющего в пустыне".
Местопребывание Мизиновой Чехов в это время уже знал. В начале июня она оказалась в тверском имении своих тетушек — Панафидиной и Иогансон — Покровском. Здесь ее уже поджидал Левитан, поселившийся вместе со своей неизменной спутницей Кувшинниковой рядом с имением Покровским в Затишье. Узнал Чехов об этом от Левитана.
"Пишу тебе, — извещал его Левитан в конце мая, — из того очаровательного уголка земли, где все, начиная с воздуха и кончая, прости господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею — божественной Ликой!
Ее еще пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета, и приедет только туда, где я. Больно тебе все это читать, но из любви к правде я не мог этого скрыть".
И Лика приехала. Об этом Чехов узнал из следующего письма Левитана. Сообщая, что он читает рассказы Чехова и восхищается ими, особенно рассказом "Счастье", Левитан писал тут же: "Я вчера прочел этот рассказ вслух Софье Петровне и Лике, и они обе были в восторге. Замечаешь, какой я великодушный, читаю твои рассказы Лике и восторгаюсь. Вот где настоящая добродетель".