Голос Медведева был звонок и четок, а Добрынин, наоборот, разговаривал вяло, а иногда вдруг начинал шамкать, словно у него не было во рту зубов.

— Да, — наконец, после долгого обдумывания, произнес Медведев. — Значит, так: я думаю, что это глухонемые… Судя по всему, было там не меньше трех преступников… А значит, это только они могли быть. Вершинин — он-то сам по себе, одиночка. Ковиньке этот Канюкович и на хрен не надо. Остаемся мы и глухонемые. А раз не мы, значит они!.. Тем более, может, у них какие-нибудь счеты меж собой были…

Добрынин слушал капитана и все больше убеждался, что он прав.

Вспомнились ему слова Севы о том, что Канюкович не хотел Медведеву про их желание жениться переводить. Вспомнил и то, как сам просил его перевести разговор с глухонемыми однажды в четверг и как Канюкович отказался…

— Что же делать-то? — тяжело выдохнул капитан. — Все вроде ясно. Но что делать?

— Как что? — Добрынин почувствовал вдруг удивительную сосредоточенность. — Надо сообщить в Москву, а глухонемых арестовать.

Медведев прикусил нижнюю губу. Задумался.

— Понимаете, Пал Алексаныч, — заговорил он. — Арестовать — это дело простое, даже расстрелять — это дело простое. Но у нас же задание, нам же надо эти штуки железные довести до боеспособности… А если мы их арестуем — дело станет…

Добрынин подумал и понял, что капитан прав. — Но что же тогда делать? — спросил он.

Капитан сперва пожал плечами, как-то по-детски склонив голову. Потом вдруг в его глазах что-то блеснуло. Какая-то идея.

И Добрынин тут же насторожился, приготовился слушать.

— Давайте, Павел Александрович, — снова заговорил Медведев, но на этот раз медленнее и четче, — исходить из главного вопроса: что важнее? Скажем так: что важнее — исполнение задания Родины или смерть… скажем временно — случайная смерть одного человека?

— Ясное дело, задание важнее, — сказал Добрынин.

— Да, — Медведев кивнул. — И мы ведь знаем, кто преступники, а значит мы всегда сможем наказать их… Но! Но накажем мы их тогда, когда задание Родины будет выполнено, так ведь?

Добрынин подумал над словами капитана и согласился.

А за окнами светило солнце и небо опять было безоблачным и ярко-синим.

Добрынин увидел вдруг в окне какую-то большую птицу, важно расхаживавшую по площадке.

— Тогда, может, сделаем так, — осторожно продолжил говорить капитан. — Сообщим пока, что произошел несчастный случай. А вернемся к нему, к этому делу, когда задание будет выполнено, скажем, после первого же успешного запуска?

— Вы же свадьбу им обещали зарегистрировать после первого запуска, — напомнил Добрынин.

— Обещал, значит выполню. Офицерское слово — закон, — твердо произнес Медведев. — Только вот как мы с ними без переводчика? Придется ведь радировать, чтобы нового прислали…

— Не надо! — вырвалось вдруг у Добрынина.

— Как не надо?

— С ними можно письменно говорить. Записками. А можно школьную доску гденибудь взять и мелом переписываться с ними.

— Они что, грамотные? — искренне удивился капитан. — Пишут и читают?

— Да, — ответил Добрынин. И, опустив голову, добавил: — Я с ними уже давно так разговаривал…

— Что ж вы раньше не сказали. Пал Алексаныч? — Медведев покачал головой. — Надо было сказать… А насчет школьной доски — это не проблема. У нас тут одна есть. Для ленинской комнаты и для политзанятий принесли как-то…

Говорили они до обеда, и постепенно все стало на свои места. Все вопросы оказались решенными. Под конец они даже договорились письменно сказать глухонемым, что они, Добрынин и Медведев, знают, кто виноват, и что только быстрое достижение успехов может смягчить будущее наказание преступников.

Так и сделали, предварительно принеся школьную доску и мел в комнату капитана, а потом зазвав туда на минутку рабочих.

Надо сказать, что глухонемые, прочитав надпись на доске, сначала опешили. Потом один из них, Григорий, взял мел и написал: «Он был бесполезным для страны злым человеком».

Теперь уже Медведев опешил. Мало того, что не пытаются отказаться от вины, так еще и о покойнике плохо говорят!

«Откуда вы знаете?» — написал Медведев. Тот же глухонемой, взяв мел в руки, ответил: «Он на нас всегда матом ругался и не хотел переводить наши жалобы и рацпредложения».

Прочитав последнюю фразу, Медведев решил прекратить «разговор» и жестами, не пользуясь больше мелом и доской, показал глухонемым на дверь. Но показал не обидно, а даже с некоторой вежливостью.

— Ну вот, видите, — сказал он Добрынину, когда рабочие ушли. — Это они… А ведь они вас тогда от смерти спасли, — вдруг добавил он.

Добрынин задумался и действительно увидел, что не схвати они его прошлой ночью по пути к туалету — летел бы тогда он, а не Канюкович, вниз.

— Видно, они вас уважают, Пал Алексаныч, — пришел к выводу капитан.

Как бы там ни было, но объявил Медведев за ужином в столовой, что произошел прошлой ночью несчастный случай, в результате которого погиб смертью храбрых переводчик Канюкович. Сказал капитан, что тело Канюковича из ущелья достать невозможно, поэтому соорудят они все вместе вo время субботника условную могилу для переводчика и сообщат о случившемся в Москву.

Глухонемые, конечно, сообщения не услышали. Вершинин же ухмыльнулся, словно знал правду.

Ковинька, высунувшись в окошко раздачи, прослушал все с очень печальным выражением лица и под конец покачал головой, словно бы говоря: «Надо же!».

Тем же вечером радиограмма о несчастном случае ушла своим ходом в Москву.

Последовавшие затем дни у Добрынина были наполнены серьезными переживаниями на тему справедливости. В конце концов не без труда и нескольких бессонных ночей пришел народный контролер к выводу, что Медведев действительно прав. Дело Родины было намного, может быть в сто раз, важнее жизни одного, не очень приятного человека.

Продолжалось лето, уже подходившее к концу. Какие-то птицы не в стаях, а так, по одной, по две улетали на юг. Было еще тепло днем, но ночью, когда выходил Добрынин по нужде за завод на осыпь начинавшегося за площадкой спуска, пробирал вдруг его неожиданный влажный холод и уже не было так приятно стоять на темной площадке, задрав голову к звездам, хотя небо все еще оставалось безоблачным и удивительно близким. И по-прежнему сыпались на Советскую страну звезды, неизвестно куда падая, предварительно потухнув.

Приближалась осень, и иногда, подойдя к краю площадки, Добрынин замечал внизу, в ущелье, какие-то желто-красные точки, которые были, по всей видимости, деревьями, уже полностью приготовившимися к уходу лета. Жизнь на Высоте Н. постепенно входила в прежнюю относительно спокойную колею, и Медведев озабочивался только тогда, когда приходила из Москвы очередная радиограмма с требованием немедленного успеха.

Работа на Высоте Н. после «несчастного» случая, можно сказать, закипела. Глухонемые теперь работали и по ночам с небольшими перерывами, но что было тому причиной, оставалось догадываться. Добрынин думал, что все они дружной семьей трудятся, чтобы добиться успеха и тем самым приблизить момент брака для Светланы и Севы. Но капитан, с которым народный контролер говорил однажды об этом,, полагал, что причиной такого неожиданно ударного труда является чувство вины. Он сказал, что скорее всего глухонемые «отрабатывают» убийство переводчика, хотя лично Добрынину в это слабо верилось.

Уже с наступлением осени, в середине сентября, когда подули холодные ветры, притом казалось, что день и ночь дует только один ветер, потому как его направление было неизменным — в сторону края площадки, сверху по площадке и вниз, в ущелье, Добрынин и Медведев определили место условной могилы переводчика. Место было очень удобное и довольно живописное, всего метрах в двухстах от Высоты Н. Туда вела малозаметная тропинка, соединявшая Высоту Н. с Высотой Ж. Собственно это и нравилось капитану. Он себе представлял, что проходившие здесь раз в неделю солдаты могли остановиться у условной могилки, присесть отдохнуть и даже задуматься о смысле геройства или же просто о жизни и смерти.