Поворот кончился. Состав притих и ехал ровно и монотонно.

Турусов подумал о том, что все его самообладание уже исчезло. В существование истории он по-прежнему не верил, но верил в эти ящики, верил во все происходящее.

Ненадолго вздремнул.

Проснувшись, заметил знакомого старика. Тот сидел на маленьком ящике, вставленном между двух больших. Смотрел на острые носки своих лакированных туфель и беззвучно шевелил губами.

Турусов слез со своей полки и остановился, уставившись на гостя.

— Утро доброе! — покачал головой старик. — А я все ж таки был прав. Вы один остались!

Турусов испуганно обернулся, приник к лежащему Радецкому.

— И нервы у вас, в таком-то возрасте… — вздохнул старичок, сочувственно глянув на сопровождающего. — Живой ваш напарник, только в долгосрочном сне…

— В летаргическом? — переспросил Турусов.

— Можно и так. Но мне больше нравится все называть по-военному. Четко и понятно.

— А вы что, военный? — спросил Турусов.

— Какая разница, молодой человек. Сейчас я — персональный пенсионер огромного значения. И интересует меня ящичек, на котором я сижу.

— И чем же он вас интересует?

— Чем? Что ж, молодой человек, я могу сказать, чем он меня интересует. Если этот ящик станет моим, то и я стану сразу пенсионером еще более огромного значения, а может, даже и не пенсионером уже… А вот если он попадет в чужие руки, то мое значение испарится. Беда будет.

— Можете не волноваться, — Турусов снова стал спокойным и хладнокровным. — Этот ящик ни в ваши, ни в чужие руки не попадет.

— Раньше меня именно это и устраивало, но сейчас, увы, ситуация изменилась.

Старичок встал, проворно поднял ящик и поставил его посередине вагона.

— Вы поймите, — сказал он. — Избавившись от него, вы одновременно избавитесь от многих неприятностей и неожиданностей. Кроме того, вы будете обеспечены до своего конца.

— Я с самого начала был обеспечен до своего конца, — улыбнулся Турусов.

— Вы что, не материалист? — разочарованно хмыкнул старичок.

— Трудно сказать.

— Тогда зачем вы сюда попали? Здесь незаинтересованных не бывает. Может, у вас другие интересы, более извращенные? Хотите наркотики?

— Нет.

— А если такой вариант, — оживился взгрустнувший было старичок. — Я знаю одну шахту под Донецком. Туда никогда никто не полезет. Там метан и все прочее. В эту шахту уже многое сбросили. Давайте сбросим туда этот ящик, даже не раскрывая. Вы же понимаете, что пока он на маршруте — его вскрывать никто не станет, а маршрут вечный. Вас отправили пожизненно. Вы же раб вот этих ящиков. И как вам только не интересно узнать, что в них?

— А что в них? — холодно поинтересовался Турусов.

— А! — старичок обрадовался и поднял вверх указательный палец. — В них то, чего мы и боимся, и стесняемся! В них наше прошлое.

— Ваше? — переспросил Турусов.

— И мое. Но моего больше всего в этом ящике. Я вообще не любитель громких фраз, но из этих ящиков слагается вся наша история, история самой богатой на историю страны. Вы просто слишком молоды. Вас еще не было на свете, когда я помогал составлять политическую декорацию нашей возрождавшейся послевоенной экономике. Я по духу художник, фантазер. Мне бы детские сказки иллюстрировать. Но было другое время. И в иллюстрациях нуждалось совсем другое. Последняя моя декорация была создана в сорок восьмом. Я вам, молодой человек, слишком много говорю, а вы совершенно невнимательны. Вам ничего не говорит число «48»?

Турусов понял, что имел в виду гость. Речь, конечно, шла о второй паре цифр на шифре ящика. Забавно.

— Так вот, молодой человек, — продолжил старик, не дождавшись ответа.

— В сорок восьмом я перестал быть исторической личностью и был наполовину заслуженно забыт. Однако давняя добрая традиция позволяла мне неплохо жить. Все-таки персональный пенсионер! Хоть в пятьдесят лет выходить на пенсию как-то рановато, но чего не сделаешь ради общего блага. Правда, я стал только сейчас задумываться о том, каким образом человек, живущий на вершине горы, может представлять себе что такое общее благо.

— Вы бы представились! — попросил Турусов, уже с интересом слушавший старика.

— Это не важно, — отмахнулся гость. — Скажу вам одно: в сорок восьмом я не был противником ни маршала Рыбалко, ни генерал-полковника Куркина.

— А они при чем? — искренне удивился Турусов, тщетно пытаясь нащупать логическую связь в словах гостя.

— Ну вот! — огорчился старик. — Вот вам последствия системы вечного маршрута истории. Я говорю, что ничего не имел против командования бронетанковых войск.

Турусов тупо уставился на старика, который в свою очередь по-детски надул бескровные губы и, казалось, сильно переживал по поводу отсутствия якобы элементарных знаний у своего собеседника.

— Когда-то давно у меня был знакомый, очень интересовавшийся литературой. Для того, чтобы узнать как можно больше, он специально пошел служить в спецколлегию. Он читал вещи в оригиналах, был последним читателем многих произведений. Служил консультантом на обысках у писателей-врагов. Позже он мне пересказывал многое из прочитанного. Удивительная память! Звали его Петр Николаевич Смуров. Вот у кого надо бы вам поучиться находить пути к познанию запретного.

— Смуров? — напряг свою память Турусов.

— Вы его знали? — взгляд старичка стал елейно добрым.

— Боюсь, что нет. А Александр Петрович Смуров не его родственник?

— Сашка? — обрадовался старик. — Конечно! Это его сын. У него еще один был, младший, но тот оболтус ему всю карьеру попортил в году этак шестьдесят восьмом. А Сашка, помню, был головастый…

— Вот те на, — подумал Турусов. — Значит, не зря сын Смурова пустился на поиски ящиков.

— А прошлое Смурова здесь тоже есть? — спросил сопровождающий.

— А как же! Это же фигура: с тридцать седьмого был председателем спецколлегии Верховного Суда. Удивительной справедливости человек. Меня раза три спасал. Все дела сам проверял, никому не доверял ставить точку на приговоре. Ну, так я вас убедил?

— В чем?

— Вы, молодой человек, должно быть, уже забыли с чего я начинал и что я вообще здесь делаю. Меня интересует конкретно вот этот ящик.

Турусов задумался.

— И что вы станете с ним делать? — наконец спросил он.

— А это как мы с вами договоримся. Можно просто вскрыть. Я заберу оттуда кое-что, остальное заберете вы. Вы можете сразу стать богатым или известным. Вам могут заплатить и в валюте, и в рублях. Это зависит от выбранного вами покупателя. Можем, как я уже говорил, сбросить ящик в шахту, не вскрывая.

— А за что мне могут заплатить «в валюте или рублями»? — Турусов пристально посмотрел в глаза старику.

— За что? За историю.

Турусов пожал плечами.

— Все несколько проще, чем вы думаете, молодой человек. Попробую объяснить вам еще раз. Если вы продаете историю здесь, то, соответственно, покупатель ее уничтожает. Потому, что покупатель должен быть максимально заинтересованным. Если же вы продаете историю за валюту — это значит, что она идет не на уничтожение, но на сенсацию — то есть, на формальное уничтожение первого покупателя. И тех, и других покупателей легко можно найти в Выборге. Если же вы извращенный имматериалист, то вы можете безвозмездно отдать груз той или другой стороне, в зависимости от вашего отношения к истории и ее последствиям.

— Нет истории, — негромко проговорил Турусов, вспоминая свои споры с Радецким.

— Науки пока действительно нет, — кивнул старичок. — А вот описание событий, факты, фамилии личностей — все это есть. И не всех это устраивает.

Позже Турусов никак не мог заснуть. Он ворочался на своей верхней полке, заглядывал вниз на давно уже спящего Радецкого, у которого за время сна выросла густая рыжая щетина. Смотрел в противоположный угол вагона, где между двух больших ящиков на одном маленьком, подстелив свой бушлат, сидя спал персональный пенсионер огромного значения. Старичок напоследок разговора, глянув на Радецкого, сказал, что «летаргическое состояние крайне полезно для обреченных организмов». Произносил он эти слова, так разукрасив их вещей интонацией, словно бы и в самом деле пророчествовал. А потом, буквально через пару минут, снял старенький бушлат, постелил его на «ТПСБ-1748», уселся и захрапел.