Е. Л.: То есть, вы считаете правильным не показывать какие‑то вещи, чтобы не обострять ситуацию?

Знаете, у журналистов зачастую бывает ощущение, что они чемпионы мира во всех видах спорта. «Как мы сейчас все расскажем!». А в большинстве своем эта информация не надежная, из вполне субъективных источников. Но человек делает «стенд — ап» — и сандалит по полной программе. После чего он вскрывает какой‑то нарыв, который в итоге может привести к гангрене. Поэтому в тех случаях, когда я чувствую, что информация одностороння, недостаточная, или мы не в состоянии понять, что принесет пользу, а что вред — я от нее воздерживаюсь. У меня был однажды случай. Корреспондент поехал в Чечню, пробыл там три дня, и привез оттуда некий компромат. Кто‑то ему там что‑то нашептал, а он приехал и сказал мне, что за материал ручается, что источник надежный. И я поверил — мы пустили сюжет в эфир. Кончилось же все тем, что из‑за этого пострадали люди, а информация в материале оказалась неправдивой.

Е. Л.: А антиамериканская истерия на Первом канале — она зачем?

А что Америка? Я очень люблю американское кино, американскую литературу. Другое дело, когда глубоко фрустрированная Кондолиза Райс сандалит очередную фигню…

Е. Л. Согласитесь, лично вы умнее вашей аудитории. Зритель может делать совершенно другие выводы и не отделять целую страну от Кондолизы Райс.

Во — первых, вопрос, кто умнее, глубоко субъективный. А во — вторых, у нас что — антиамериканская страна? Нет. Просто когда Америка, которая мне напоминает римскую империю периода упадка, которая всех победила и от этого опухла, делает такие вещи — внешнеполитические, например — меня это приводит в неистовство. На каких основаниях люди вошли в Ирак и повесили Саддама? Ни на каких. И они запрещают нам ковырять в носу? Они идеал чего? Они в результате даже оказались не идеалом экономики, потому что мы понимаем, что с ними сейчас случится, и вместе с ними — со всем остальным миром.

Е. Л.: Вы согласны с тем, что Леонид Парфенов — блестящий журналист?

Более того, Леонид Парфенов — мой личный друг.

Е. Л.: Почему его нет на центральном телевидении?

Не ко мне вопрос. Парфенов периодически делает проекты для Первого канала.

Е. Л.: Ну, вы же понимаете, о чем я. Он бы очень хотел делать именно информационные программы, а не только документальное кино.

Леня мне ничего не говорил про это, хотя мы с ним часто встречаемся. Мне, как гендиректору, он не предлагал делать информационную программу.

Е. Л.: А вы ему?

И я ему не предлагал никогда.

Е. Л.: Почему?

Потому что Леня — не новостник. Я его телевизионные способности знаю, как никто. И программу «Намедни» я никогда не считал информационной. Это классический инфотеймент, развлекательный жанр, но это не новости.

Е. Л.: Какая разница, какой жанр? Эту программу смотрели, она отличалась от всего, что делалось на ТВ. Неужели вы бы не хотели такую у себя на канале?

В том виде, в котором он ее делал — неверное, нет. Выключите диктофон…

Прерывание записи.

Запись возобновляется.

Эрнст:На самом деле, очень важная вещь…Наивно полагать, что я отвечу на все ваши вопросы до последнего дна. Если бы я был, допустим, поп — музыкантом — тогда да. Я бы отвечал только за себя, максимум — еще за своего директора и аккомпанирующий состав. В данном же случае я отвечаю за слишком глобальную систему для того, чтобы до конца все рассказывать. Я думаю, что вы отлично это понимаете. Я вот, например, знаю про Леню вещь, после которой — если бы я вам ее рассказал — вы бы сказали: «Да, пожалуй». Но он мой товарищ, и я его люблю. Считаю во многом то, что с ним произошло — это результат гордыни, которая свойственна в разной степени всем. Леня просто решил, что сломает ситуацию. И не сломал. Рассчитал он наивно. Поэтому в данном случае я в значительной степени уклоняюсь от вопросов, но если уж отвечаю, то говорю абсолютную правду. Вы наверняка были страшно далеки от мысли, что я вам сейчас вскрою всю подноготную Кремля? Вы точно не производите впечатления таких наивных парней.

Е. Л.: Я и в самом деле наивный.

Как маска это подходит.

Е. Л.: Послушайте, я не хочу чтобы вы принимали меня за маргинала. У меня нет цели во чтобы то ни стало долбать Путина. Я просто хочу, чтобы люди, когда они говорят об одном, говорили и о другом. Критика высшей властей на центральном телевидении практически отсутствует. Вот вы упомянули Лимонова — я его не поддерживаю абсолютно, но не понимаю, как не стыдно запретить даже упоминание?

Существует еще огромное количество маргинальных групп. Почему мы обязаны информировать об их деятельности, почему? А есть секта хлыстов, и я бы, честно говоря, хотел возмутиться за секту хлыстов, почему их не показывают в новостях Первого канала. Я считаю, что это не демократично… Ребят, я уже сказал, что это вопрос моего личного выбора, и что выбор новостей — вещь субъективная. В литературной программе Эдуард Лимонов абсолютно адекватен. Но он не политик. Это моя личная позиция. Так же как Каспаров не политик. Они хотят позиционировать себя политиками, но они ими не являются. Я хотел бы позиционироваться как Бэтмен, но Бэтменом не являюсь, поэтому в программу о Бэтменах меня не приглашают. Меня это дико расстраивает. Я чувствую, что это уязвление моих демократических прав, потому что я‑то чувствую себя Бэтменом. Вот они чувствуют себя политиками, но они не политики. А я показываю реальных политиков.

Е. Л.: Вы говорили о вашем внутреннем свободолюбии. То, что вы вынуждены большую часть времени мыслить и говорить, как гендиректор Первого канала, а не как простой человек — вас не напрягает? Вы никогда не хотели уйти со своей должности?

Да, наверное — когда мне хотелось тот сценарий, который я написал, или написал кто‑то из интересных мне сценаристов, не отдать другому режиссеру, а снять кино самому. А так — нет, меня эта работа устраивает. Я хотел бы, наверное, больше заниматься кино, даже как продюсер, но мне и на своей работе творчества хватает. Мне интересно быть гендиректором Первого канала. Хотя с точки зрения нормального человека эта работа нравиться не может — она без выходных, и минимум по 16 часов в день. Меня не видят дети, я довольно поздно приезжаю домой, и у меня нет времени для правильного выполнения отцовских функций или наслаждения домашним очагом. Это ненормально. Но, к сожалению, моей работы нельзя заниматься не на сто процентов.

Е. Л.: На такие простые вещи, как выпить, посидеть с друзьями, времени тоже не остается?

Почти нет. Я еле успеваю книжки читать, фильмы смотреть, вот был безумно рад тому, что московские книжные магазины несколько лет назад начали работать до часу ночи, а некоторые — круглосуточно. Стало возможно в них заезжать. А с друзьями практически не успеваю общаться. На меня многие обижаются. Но, к сожалению, и правда нет времени. Иногда ко мне прямо сюда приезжают. У меня есть близкий товарищ по институту, я ему говорю: «Старик, я действительно очень хочу тебя увидеть, но если и ты хочешь — пожалей меня, приезжай сюда после десяти часов. Я буду подписывать бумаги, и параллельно мы с тобой поболтаем». Потому что здесь такой объем работы, который невозможно выполнить. Вообще история, когда тебе надо закрывать 24 часа 365 дней в году — это абсолютные галеры.

П. Г.: А для вас есть что‑то более амбициозное, чем гендиректор Первого канала? Какой‑нибудь другой бизнес, или, может быть, политика?