Иногда я напрягаю всю силу воли и пытаюсь заставить Элизабет вернуться. Нас известили, что сэра Эмброуза Айверса при одной из последних бомбежек Лондона убили, Элизабет унаследовала его поместье и его поверенные начали её поиски. У них больше возможностей, чем у нас. Надеюсь, скоро мистер Дилвин от нее услышит — или хотя бы о ней. Какое было бы счастье для Кит и всех нас, если бы Элизабет нашлась!

В субботу наш клуб устраивает выход в свет. Идём смотреть постановку гернсийской театральной труппы. «Юлий Цезарь». Джон Букер в роли Марка Антония; Кловис Фосси — Цезарь. Изола разучивала с Кловисом роль и утверждает, что мы все будем потрясены его игрой. Особенно когда он, умирая, шепчет: «Тебя готов я при Филиппах встретить» [16]. Изола говорит, что три ночи подряд не спала из-за этого шепота. Преувеличивает, как всегда, для потехи.

Кит притихла. Заглянул под стол — спит. Сейчас позднее, чем я думал.

Всегда Ваш, Доуси

Марк — Джулиет

Апрель, 30-е, 1946

Дорогая,

Только что вернулся — а мог бы никуда не ездить, если бы Хендрей позвонил. Но я надавал кое-кому по башке, и груз пропустили через таможню. Такое чувство, будто отсутствовал вечность. Можно тебя сегодня увидеть? Нужно поговорить.

Люблю, М.

Джулиет — Марку

Конечно. Хочешь — заходи ко мне. У меня есть сосиска.

Джулиет

Марк — Джулиет

Сосиска — как трогательно. «Сюзетт», 20.00?

Люблю, М.

Джулиет — Марку

Скажи волшебное слово.

Д.

Марк — Джулиет

Буду счастлив встретиться с тобой в «Сюзетт» в 20.00.

Люблю, М.

Джулиет — Марку

1 мая 1946 года

Дорогой Марк!

Я тебе не отказывала — лишь попросила времени подумать. Ты так яростно говорил о Сидни и Гернси, что, вероятно, не заметил. Мы с тобой знакомы всего два месяца. Для меня — срок недостаточный, я пока не уверена, что нам следует быть вместе до конца дней, хотя тебе это и очевидно. Однажды я уже совершила ошибку и чуть не вышла замуж за человека, которого едва знала (ты, наверное, читал в газетах), но тогда, по крайней мере, все оправдывалось войной. Не хочу опять оказаться в глупом положении.

Подумай: я даже не была у тебя дома — и, в сущности, толком не знаю, где он. В Нью-Йорке, но на какой улице? Как выглядит? Какого цвета стены? А диван? Расставляешь ли ты книги по алфавиту? (Надеюсь, нет). А в ящиках у тебя порядок? Любишь ли ты напевать про себя, и если да, то что? Ты любишь кошек или собак? Или рыбок? Что ты ешь на завтрак? Или тебе готовит кухарка?

Видишь? Мне нельзя за тебя замуж — я же слишком мало о тебе знаю.

Одна интересная деталь: Сидни тебе не соперник. Ни сейчас, ни прежде я не была в него влюблена, и он в меня тоже. И я никогда не выйду за него замуж. Это для тебя достаточно твердо?

Ты абсолютно уверен, что не хочешь жениться на какой-нибудь более сговорчивой даме?

Джулиет

Джулиет — Софи

1 мая 1946 года

Дорогая Софи!

Жаль, что ты не со мной. Вот бы, как раньше, жить в нашей чудной квартирке, работать у милейшего мистера Хоука и каждый вечер есть на ужин крекеры с сыром. Мне очень нужно с тобой поговорить. Нужно, чтобы ты сказала, выходить мне за Марка Рейнольдса или нет.

Вчера вечером он сделал предложение — на колени не падал, зато бриллиант преподнес с голубиное яйцо. Дело происходило в невероятно романтическом французском ресторане. Не уверена, что сегодня он еще хочет жениться, в такую ярость впал, не получив в ответ безоговорочного «да». Я лепетала всякую ерунду. Мы, мол, недостаточно хорошо знакомы, мне нужно время подумать, но Марк меня не слушал. Он убежден, что я отвергла его из-за тайной страсти к Сидни! Эти двое просто помешаны друг на друге.

К счастью, в тот момент мы уже были у него в квартире, — как он раскричался! Досталось и Сидни, и богом забытым островам, и женщинам, которым до смерти интересны незнакомые люди (это о Гернси и моих новых друзьях), а на знакомых мужчин им наплевать. Я пыталась объясниться, но Марк кричал, и я от беспомощности расплакалась. Тогда он преисполнился раскаянием — так мило и совершенно на него не похоже, — и я чуть не сдалась. Но затем представила: мне всю жизнь придется слезами добиваться доброго расположения, и вернулась к изначальному «нет». Мы спорили до хрипоты, он что-то назидательно вещал, потом я еще поплакала от усталости, и наконец Марк вызвал своего шофера и велел отвезти меня домой. Затолкал на заднее сиденье, наклонился, поцеловал и сказал: «Какая же ты дура, Джулиет».

Наверное, правда дура. Помнишь кошмарные романы Чезлейн Фейр, которыми мы увлекались в тринадцать лет? Мой любимый был «Владелец Блэкхита». Я читала его раз двадцать (и ты тоже, не вздумай отрицать). Помнишь Рэнсома — мужественно скрывавшего любовь к девственной Эулалии, чтобы дать ей возможность свободно сделать выбор, хотя она, сама не подозревая, боготворила его с двенадцати лет, с тех самых пор, как упала с лошади? В том-то и штука, Софи. Марк Рейнольдс — вылитый Рэнсом. Высокий, красивый, с кривоватой усмешкой и скульптурной челюстью. Он рассекает толпу, не замечая, что его провожают взглядами. Он нетерпелив и магнетически притягателен. Когда я удаляюсь попудрить носик, то слышу, что женщины шепчутся про него, совсем как Эулалия в музее. Его замечают. Он ничего для этого не делает — но и люди ничего не могут с собой поделать.

Помню, от Рэнсома у меня мороз пробегал по коже. Пробегает и от Марка — когда смотрю на него, — но все равно я не Эулалия. Вот если упаду с лошади, тогда, конечно, пусть меня подберет именно Марк, но, надеюсь, в ближайшее время ничего подобного не случится. Скорее поеду на Гернси и напишу книгу об оккупации, а Марк будет этим недоволен. Он хочет, чтобы оставалась в Лондоне, ходила с ним по ресторанам и театрам — и вышла бы за него замуж, как нормальный человек.

Скорей напиши, что делать.

Мои поцелуи Доминику — и тебе с Александром тоже.

Джулиет

Джулиет — Сидни

3 мая 1946 года

Дорогой Сидни!

Я без тебя хоть и не разваливаюсь на части, как «Стивенс и Старк», но ужасно скучаю и очень нуждаюсь в совете. Пожалуйста, брось все дела и ответь мне незамедлительно.

Я хочу уехать из Лондона на Гернси. Ты знаешь, как я полюбила своих новых друзей и под каким впечатлением нахожусь от их рассказов о жизни при немцах — и после. Я была в комитете беженцев с Нормандских островов, подробно изучила дела. Внимательно просмотрела отчёты Красного Креста. Прочла все, что смогла найти по «Организации Тодта», но информации пока мало. Взяла интервью у нескольких солдат, освобождавших Гернси, и взрывотехников, разминировавших побережье. Что еще? «Рассекреченные» правительственные материалы о состоянии здоровья жителей острова, об их материальном обеспечении и запасах продовольствия, а точнее, об отсутствии того и другого. Но мне надо знать больше, причем из первых рук, а это невозможно, когда сидишь в библиотеке в Лондоне.

Вчера, например, мне попалась статья об освобождении острова. Репортер спросил гернсийца: «Что было самым тяжелым из всего пережитого при немцах?» — и посмеялся над ответом, хотя лично я ничего смешного в нем не увидела. Гернсиец сказал: «Они отбирали у нас радиоприемники, слышали? Найдут радио — все, сразу в тюрьму на континент. Но конечно, кое у кого приемники сохранились, и некоторые знали о высадке союзных войск в Нормандии. А нам ведь не полагалось! И самое трудное было — идти по Сент-Питер-Порту и не улыбаться во весь рот, не показывать фашистам, что ТЫ ЗНАЕШЬ: им конец. Догадаются — кранты, кровью умоешься. Мы и притворялись изо всех сил. Но это было очень тяжело».