Преследования турецких властей, с 1860-х годов заставлявших их служить в аскерах (солдатах) не только в военное, но и в мирное время, потеря земель, новое переселение (с Майноса на остров Маду на Бейшеирском озере), эпидемии, увеличение налогов, вмешательство турок во внутренние дела общины, ее расслоение — экономическое, социальное, религиозное — привели к вымиранию некрасовцев, нарушению «заветов Игната» (к примеру, запрета одному казаку работать на другого). Некрасовцы-земледельцы становились богаче в сравнении с рыбаками. Первые посвящали своих попов в Белой Кринице, то есть приняли австрийское священство; вторые — посвящали их в Москве.

Несмотря на это, некрасовцы сохранили связь с прошлым, свои обычаи, отческие предания, культуру предков. Ни жизненные передряги, ни проживание в Туретчине не заставили их, например, поступиться своим старинным языком:

— Чище нашего языка нет, — уверена П. С. Герасюшкина, одна из женщин-некрасовок. — Сколько мы ездили по чужим странам, сколько языков поменяли: и румынский, и болгарский, и греческий, и турский, и грузинский — один только наш русский язык устоял.

Казачка говорила эти слова лет тридцать тому назад. А почти столетие до нее некрасовец с Майноса выразил то же убеждение в разговоре с Ивановым-Желудковым:

— И ты тоже, — сказал он ему, — хорошо по-русски говоришь, Василий.

— Ну, мне-то оно и не чудно: я родился и вырос в России.

— А самый чистый русский язык, — возразил майносец, — энто у нас. Пройди по всему энто белому свету, чище нашей речи нигде не найдешь.

Действительно, некрасовцы-майносцы, как отмечают специалисты, в неприкосновенности сохранили язык донских казаков булавинско-некрасовской эпохи.

В преданиях, старинах-бывалыцинах некрасовцы сберегли память о народном восстании, которое возглавили Булавин, Некрасов и другие предводители. Некрасов — главный герой их фольклора, авторитетный вождь и законодатель, положивший начало их общины, самоуправлению. Ведь именно он увел часть казаков с семьями, спас их от карателей, от гибели. В народном сознании Игнат наделен даром волшебника, сверхъестественной силой. Неудивительно, что именно ему предание приписывает расправу с Долгоруким. Этот и другие вымыслы понятны — таково обаяние его имени в народно-поэтическом сознании. С ним связываются и борьба с царем Ерохой — Петром, и надежды на освобождение от гнета бояр и воевод, и ненависть ко всем поработителям, обидчикам.

Недаром простой народ создал мечту о земле обетованной — «городе Игната Некрасы и о царстве некрасовцев»:

— Вот наши старики, — повествует Т. И. Капустина, — стали ходить по разным странам и искать тот Игнатов город. Все время искали. Думали: как найдут тот Игнатов город, так и уйдут к своим, в Расею. Во многих странах побывали казаки, да только так и не нашли того города. А есть он! Как ему не быть, когда его люди видали?! Не станут же люди неправду гутарить!

Рассказчица уверена, что другие люди, в отличие от майносцев, видели город Игната:

— Может, Игнат на нас, майносских, сердце поимел, что его завет нарушили? Вот он и прятал тот город от наших казаков. Игнат-то наш силу такую имел. Он и войско свое невидимым делал. Старики так и гутарили: — Игнат дороги прятал к своему городу. Туман напускал на город.

Светлую память сохранял народ о Некрасове и том святом деле, которому он, как и Булавин, посвятил свою жизнь. В одной из песен Игнат говорит, перед уходом на Кубань, «речи грозные»:

Широкое народное восстание, начавшись в среднем течении Северского Донца, в районе Бахмута, как прежде всего казацкое движение, поддержанное беглыми русскими людьми, наймитами — бурлаками, переросло в мощную крестьянскую войну. Она охватила Войско Донское, придонские русские уезды, Слободскую Украину, значительную часть Нижнего и Среднего Поволжья; затем втянуло в свою сферу более северные уезды России. Ее участников источники, а большинство их вышло из правительственного лагеря, именуют то «ворами», изменниками», то «казаками», «воровскими казаками». Изредка можно встретить упоминания о крестьянах, работных, посадских людях, бурлаках, дьячках, чернецах, солдатах, драгунах, в той или иной степени принявших участие в движении. Поскольку среди донских казаков, даже старожилых, не говоря уже о новоприходцах, большинство составляли выходцы из тех же русских, отчасти украинских крестьян, можно сказать, что крестьянский элемент занял значительное место среди участников восстания. Но, конечно, казачество, донское, отчасти запорожское, как особое сословие, сыграло в движении очень большую роль — не только как застрельщик, детонатор восстания, но и в качестве главной боеспособной, более организованной части повстанческих сил. Проживание казаков в условиях относительной свободы от московских властей, отсутствия помещиков, определенные демократические традиции — круги, выборные атаманы и их помощники, казачье самоуправление — делали их жизнь и быт в глазах миллионов простых людей России крайне привлекательными; недаром они толпами бежали сюда от помещиков и поборов, рекрутчины и принудительных работ.

В народе постоянно жили и накапливались воспоминания о славных и бесстрашных делах Болотникова и Разина, московских бунтарей и стойких защитников старой веры — раскольников. Народные выступления с середины «бунташного века» до времени Булавина знают немало примеров своего рода передачи эстафеты борьбы от одного поколения повстанцев к другому. Участники «Медного бунта» в Москве (1662 г.) вливаются потом в ряды разинцев. А разинские соратники участвуют в Московском восстании 1682 года. После его окончания беглые стрельцы, раскольники, да и те же разницы включаются в движение раскольников на Дону 80—90-х годов. Из их рядов вышло немало сторонников Булавина, среди которых — разинец Лоскут и другие.

В плоть и кровь булавинцев, в их душу вошли мысли и чаяния бунтарей — их предшественников. Как и они, булавинцы, отражая затаенные думы народные, выступили в защиту интересов обиженного, обнищавшего, замордованного люда. Это генеральная, так сказать, линия в их взглядах, стремлениях, в их идеологии и психологии. При этом неодинаковое положение отдельных социальных слоев, сословий неизбежно приводило к различию в их взглядах, в поведении. Для казаков главным было сохранить «старое поле» — исконные казачьи права и привилегии, отличные от того, что имели, скажем, крестьяне и прочий простой люд «на Руси». Правда, и здесь немало их сближало: казаки принимали к себе беглых крестьян и прочих бедняков, включали их в свою среду; а сами беглые стремились «показачиться». И те и другие одинаково ненавидели помещиков, чиновников, и недаром они объединялись в борьбе против них. Но сословные отличия оставались, и казаки смотрели нередко на крестьян сверху вниз, а те на них, наоборот, снизу вверх.

Подобные и другие черты идеологического и психологического плана выступают в документах, вышедших из лагеря повстанцев, в их идеологии.

Е. П. Подъяпольская в книге о Булавинском восстании, в результате длительного и скрупулезного изучения материалов о нем, сумела выявить до полутора-двух сотен повстанческих документов — полных текстов (прелестных писем, отписок и др.), их пересказов или упоминаний в правительственной переписке. Но сохранилось далеко не все.

Но и то, что сейчас известно, очень ярко рисует взгляды и требования повстанцев, их идеологию. Собственно говоря, они в начале XVIII столетия продолжили то, к чему стремились Разин и его повстанцы за четыре десятилетия до них. Своими лозунгами они провозгласили расправу с князьями и боярами, помещиками и вотчинниками, панами и арендаторами, воеводами и приказными людьми, воинскими начальниками и казацкими старшинами — изменниками, со всеми угнетателями, обидчиками, народными «супостатами», богатыми и знатными людьми. Конкретно они называли имена Толстого и других азовских «бояр», майора Долгорукого и бригадира Шидловского, воевод Волконского и других ненавистных черкасских старшин.