— В тысяча девятьсот девятнадцатом году красные — у них было всего четыре человека и два пулемета — удерживали эту площадь против полка.
— Ты коммунист? — спросил Ники.
— Был коммунистом. Занимался чем-то там в ССНМ, но теперь… — Эрнст колебался: его подмывало отпустить что-то едкое про Восток и Запад, — теперь у меня нет политических взглядов.
— И у меня нет. — Ники подождал, пока Фрэнк и Малкольм не завернут за угол, и вынул из кармана пачку купюр. — Вот, — сказал он и отделил от пачки три двадцатки. — Я знаю, ты на мели. Отдашь, когда разживешься.
Деньги Эрнст взял, но был явно озадачен.
— Пошли. — Ники обидело, что Эрнст взял деньги, ни слова не говоря, при том что его воротило, когда перед ним рассыпались. — Давай их догоним.
Малкольм и Фрэнк ждали за углом.
— Пошли к Пег, — в который уже раз попросил Малкольм.
— Послушай, старик, — сказал Ники, — если мы пойдем к Пегги, она начнет приставать, почему я не повидался с ней вчера да почему позавчера. Она меня достала. Мне нужна оторва, а какая из нее оторва.
Фрэнк предложил пойти куда-нибудь, где можно потанцевать.
— У тебя одно на уме, — сказал Ники.
В войну Jazzkeller [28]служил бомбоубежищем. Пока четверка спускалась по отсыревшим бетонным ступенькам, о каменные стены бился негритянский блюз, омываемый волнами желтого дыма и смеха. Пробираясь сумрачными извилистыми коридорами, спотыкаясь о брошенные на пол пивные бутылки, они в конце концов вышли в битком набитое преддверие погребка.
— Почему бы тебе, — подначивал Эрнста Малкольм, — разнообразия ради не поставить нам выпивку?
— Сейчас моя очередь, — сказал Ники. Ему было стыдно. Он с тоской смотрел, как Малкольм раздраженно впихивает в брюки вечно выползавший живот. И дружественно хватил Малкольма по плечу. — А отсюда отправимся к Пег.
— Если ты не против моего общества, — сказал Малкольм.
Ники протолкался сквозь толпу и вернулся с четырьмя бутылками пива. Затем протиснулся — остальные последовали за ним — в низкую дверь, ведущую в просторный погреб. Сводчатый потолок можно было разглядеть лишь там, где изредка расступались облака сигаретного дыма. Справа от Ники уходили в бесконечную темноту длинные деревянные столы. Сквозь просветы в разъедающем глаза дыме вырисовывались головы и руки без туловищ, хватающие бутылки. Шум, едва музыка стихала, оглушал. К Ники подтолкнули какую-то девчонку — они обнялись. Вскоре девчонку, а с ней и его бутылку пива поглотила толпа. Ее место тут же заняла другая, прилипла к нему — не отдерешь — точно пластырь. Где-то над ними в ослепляющем свете лампочек в пятьсот ватт скверно играл оркестр, Ники с девчонкой вдруг вынесло в свободный от людей круг. Малкольм уже стоял там, озирался, щупал намокший пожелтевший бинт.
— Где Фрэнк? — спросил Ники.
— Ходил отлить с… — Малкольм показал на Фрэнка и Эрнста, они пробирались к ним. — А вот и они.
Огненная шевелюра Фрэнка слиплась от пота.
— Его вырвало, — сказал Эрнст. — Нам, наверное, лучше уйти.
На улице Малкольм догнал Ники.
— У Фрэнка пропал бумажник, — сказал он.
Ники обтер голову рукой.
— У Фрэнка пропал бумажник, — сказал Малкольм, — и мы с тобой знаем, кто его спер.
— Ты сбрендил. Наверняка его стибрила какая-нибудь поблядушка.
— Скажешь тоже.
— Он не крал бумажника. Не крал.Почему бы тебе не вести себя с ним по-человечески. Он не расстрелял ни твоего зейде [29], ни… Не исключено, что Эрнсту приходилось так туго, как нам с тобой и не вообразить. Оставь его в покое, а?
— Дашь его обыскать?
— Малкольм, иди к черту.
— Ставлю месячный оклад против одного доллара, что бумажник спер Эрнст.
Эрнст и Фрэнк догоняли их.
— Тронешь его хотя бы пальцем, я тебе шею сверну.
— Ага, боишься, что украл он?
— Мне-то что за дело, а?
— Вот ты мне и расскажи, что тебе за дело, а я послушаю. У него при себе финка.
— У кого?
— У человека на луне, вот у кого. Ну и ну! Не оставите ли следующий танец за мной, мамаша?
— Помни, что я сказал, — пригрозил Ники, Фрэнк и Эрнст тем временем подошли к ним.
— Нечего сказать, хороший же ты товарищ. Христосик — вот ты кто.
Ники оторвался от него, взял Фрэнка за руку.
— Как тебе, лучше?
Фрэнк, длинный, угловатый, вяло улыбнулся. И у Ники мелькнула мысль: неужели брат Фрэнка, тот, которого повесили, был таким же длинным, таким же безобидным. Надо думать, нет.
— Я оправился, — сказал Фрэнк. — Ей-ей.
— А теперь пошли к Пег. Там ты сможешь прилечь. — Ники остановил такси. — Вы поезжайте вперед. Мы за вами.
— Хочешь нас сплавить, — сказал Малкольм.
Ники втолкнул обоих в такси и, обернувшись к Эрнсту, неуверенно, смущенно улыбнулся.
— Спасибо, что присмотрел за Фрэнком, — сказал он.
Эрнст полез в карман.
— Вот. — Он вынул бумажник. — Заметил, как одна из девок свистнула его. Держи.
Ники сунул бумажник в карман.
— Давай остановим такси, — сказал он чужим, охрипшим голосом.
— Думаешь, я украл?
Ники почувствовал, что его сейчас стошнит, физически стошнит.
— Это не имеет значения.
— Имеет, — сказал Эрнст. — Очень даже имеет.
Они сели в такси.
— Если ты скажешь, что не украл, я тебе поверю, — сказал Ники.
— Малкольм — еврей, — начал Эрнст. — Вот почему…
— Ах ты, ублюдок…
— Послушай, мой отец чуть не всю войну провел в…
— Знаю, знаю. В Бельзене [30]. У всех отец…
— Но мой и правда там был.
Ники захотелось, чтобы они убрались куда подальше, оба. И Малкольм, и Эрнст. Захотелось, чтобы они убрались куда подальше вместе со своими бзиками.
— Если бы я украл бумажник, я оставил бы его себе.
— А что, если ты услышал, как Малкольм предлагал обыскать тебя? Ты был неподалеку.
— Ты ни за что не дал бы ему меня обыскать.
— Почему?
— Был уверен, что его украл я, вот почему.
— Послушай, давай забудем об этом. Ты бумажника не брал, и я извиняюсь, идет?
В особняке на Рунтгенштрассе размещались Специальные службы КНО [31]. Местные правила запрещали гостям мужского пола подниматься наверх — там находились спальни, но на три пустовавшие полуподвальные комнаты запрет не распространялся. При особняке имелись и внутренний дворик, и сад. Спальня Пег выходила в сад, и в нее можно было попасть с крыши внутреннего дворика через окно. Пег схватила Ники, повернула к себе.
— С днем рождения, малышок!
Вечеринка была в разгаре. Но так как началась она совсем недавно, те, кто нехороши собой, еще не смирились с тем, что им суждено довольствоваться друг другом. А видные, красивые, уверенные в себе, чтобы не обмануть их ожиданий, одаряли даже самых неказистых мелкими, но многообещающими знаками внимания. Танцевали пока еще довольно скованно. За пианино сидел Джимми Марко.
А наверху, там, куда мужчинам вход был запрещен, на двуспальных кроватях разлеглись игрушечные мишки. Что же касается кровати Пегги, то на нее дамы побросали свои накидки и сумочки.
Ники бегал от Пегги. Он предполагал, что она захочет с ним объясниться, и знал наверняка, что она преподнесет ему дорогущий подарок, но ни та, ни другая перспектива его не прельщала. Он заметил, что Эрнст поедает бутерброд за бутербродом, не обращая никакого внимания на окружающих. Ники был в замешательстве, настроение у него испортилось. Почему Эрнст ему солгал? И теперь, на вечеринке, Эрнст мог бы вести себя подружелюбнее, так нет же. Ну их, уйду я, решил Ники. Допью и смоюсь. Но когда к нему победно улыбаясь — мальчишка он и есть мальчишка — подвалил Малкольм, Ники благодарно улыбнулся в ответ. Вот это он понимал; вот Малкольм был ему ясен. Малкольм демонстрировал мазки помады на подбородке, точно медаль за отвагу.