Этому Юлиан отчаянно воспротивился. «Дабы не оскорблять величие дневных богов, — объявил он, — похоронные обряды должны совершаться только после захода солнца». Он счел, что покойникам все равно, в котором часу их хоронят, и что незачем огорчать живых постоянными напоминаниями о бренности человеческой жизни (12 февраля 363 года) 41.
Каковы бы ни были аргументы Юлиана в пользу этого шага, он оказался ошибочным, лишь усилив оппозицию и не принеся императору никакой пользы. Сначала наглость антиохийцев, потом пожар в храме Аполлона, затем разрушение Иерусалимского храма и, наконец, провокационное поведение галилеян, — это было уже слишком. Чаша переполнилась. Конечно, Юлиан всегда понимал, что восстановление эллинства не обойдется без того, чтобы не вызвать волнение в христианских общинах. Это он понял еще в Константинополе, вскоре после восшествия на престол, когда шел в храм Фортуны, чтобы совершить жертвоприношение. Тогда старый слепой епископ по имени Марис набросился на него и бранил при всех, называя нечестивцем, отступником и безбожником. Учитывая возраст и немощь епископа, Юлиан не стал наказывать его. Он ограничился тем, что сказал:
— Вместо того, чтобы оскорблять императора, лучше помолись Галилеянину, чтобы он вернул тебе зрение.
Тогда Юлиан не придал особого значения случившемуся. Но впоследствии он не раз спрашивал себя, не символичен ли образ Мариса и не является ли большинство людей такими же слепцами. Что за заблуждение заставляет их упорно не видеть в Гелиосе правящее миром божество, которому человеческий разум не в силах противопоставить более могущественного бога?
К тому же назвать его самого безбожником было вопиющей несправедливостью. Разве можно найти более благочестивого и верующего человека, чем он? Нечестивцы, безбожники — это другие:те, кто отказывается поклоняться богам, кто поджигает храмы, кто бредет с песнопениями, сопровождая побелевшие кости, кто зубоскалит, когда он говорит о величии Гелиоса, короче, все те — христиане и язычники, — кто упорно отрицает истину и не признает очевидного… 42
Однако это состояние духа быстро прошло. Как только гнев улегся и Юлиан взял себя в руки, он сказал себе, что глупо беспокоиться из-за таких мелочей! Чего стоят эти жалкие споры по сравнению с той великой миссией, которой он облечен? Все эти смешные ссоры, эта глупая наглость, эти несправедливые обвинения рассеятся сами собой, когда он победоносно достигнет истоков Солнца. В тот день, когда пределы империи совпадут с пределами земли, все это будет сметено дуновением нового.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЕЛИОС-ЦАРЬ
I
По всему Востоку раздавалось бряцание оружия. От Мелитены до Зевгмы, от Апамеи до Тапсака по дорогам маршем проходили колонны, направлявшиеся в места сбора. В этих краях столь оживленных военных приготовлений не было с тех самых пор, когда побуждаемый Клеопатрой Антоний готовил большую экспедицию против парфян! 1
Доверяя богам, Юлиан все же ничего не оставлял на волю случая. Поэтому подготовка к войне велась очень тщательно. Чтобы увеличить численность пехоты, в основном состоявшей из галльских легионов, то есть кельтов и петулантов, следовавших за ним повсюду со времен Страсбургского сражения, Юлиан велел мобилизовать все боеспособное население Киликии, Коммагены и антиохийских земель. Он также реквизировал огромное количество муки и зерна, чтобы обеспечить войска провиантом. На верфях Самосаты он велел подготовить внушительный флот, состоявший из военных кораблей, понтонных судов и плоскодонных лодок. Последние должны были спуститься по течению Евфрата с грузом продуктов, с катапультами и огромными осадными башнями, которые назывались гелеполисамии были в состоянии пробить даже самые мощные стены. Наконец, он заключил союз с армянским царем Аршаком. Тот должен был собрать свое войско и в случае надобности присоединиться к римлянам. Однако Юлиан не стал открывать ему ни плана своей кампании, ни тех целей, которых мечтал достичь. Он решил, что это можно будет сделать в последний момент, ибо не доверял царю и знал, что его собственное преимущество заключается в двух вещах: в быстроте передвижения и в тайне.
Тайну, однако, было очень трудно сохранить, ибо у Шапура повсюду имелись шпионы. Они каждый день доносили ему о военных приготовлениях противника. Узнав о масштабах этих приготовлений, Шапур сразу же решил начать мирные переговоры. Юлиан высокомерно ответил ему, что «любые посольства кажутся ему излишними, ибо он сам вскоре нанесет царю визит в Ктесифонт» 2.
Тем временем в некоторых частях римской армии начались брожения. Два солдата императорской гвардии составили заговор, намереваясь заколоть Юлиана во время смотра войск. По счастью, один из них сознался в существовании заговора. Юлиан предпочел замять дело, приказав, однако, казнить двух христиан — Ювентина и Максимина, — которые, как ему доложили, выступали с призывами к мятежу 3. Рассудив, что в основе брожений лежит бездействие, он поспешил с началом военной кампании.
В первые дни марта 363 года император приказал дать всем воинским частям сигнал к выступлению. Армии покинули зимние квартиры и отправились в путь по заранее намеченным маршрутам.
5 марта Юлиан выехал из Антиохии, чтобы направиться в Иераполь. Перед самым выступлением его окружила многочисленная толпа горожан с пожеланиями доброго пути и «просьбами забыть о тех обидах, которые ему нанесли некоторые жители города». Но Юлиан все еще чувствовал себя уязвленным тем, как антиохийцы осмеивали его.
— Нет! — ответил он. — Вы меня видите в последний раз! После войны с Шапуром я поселюсь в Тарсе. Я уже отдал приказ приготовить для меня резиденцию в этом городе, на который я намерен перенести все те милости, что изначально предназначались вам.
Депутация антиохийского сената сопровождала его до пригорода Литарбы, умоляя отменить свое решение. Но ничто не могло переубедить императора. В Антиохии его больше никогда не увидят…
Спустя пять дней Юлиан приехал в Иераполь. Его окружали друзья: Максим Эфесский, Орибасий, Приск, Анатолий, Евтерий, Хрисанф и элевсинский иерофант. Он выбрал в качестве резиденции дворец губернатора, где его уже ожидало пространное письмо Либания.
Либаний сокрушался, что преклонные годы и плохое состояние здоровья не позволяют ему сопровождать императора. «В первую очередь, — писал он, — я молю богов ниспослать тебе победу, а затем возможность вернуться живым и невредимым в Антиохию, невзирая на нанесенные тебе обиды. Сейчас ступай и переходи реки. Затем, более грозный, чем река, обрушься на своих врагов. А после этого ты сам решишь, как тебе следует поступить. Однако не лишай меня единственного удовольствия, которое может утешить меня в твое отсутствие. Я буду писать тебе и ждать от тебя писем, даже когда сражения будут в самом разгаре… Я проклинаю свое слабое здоровье, принуждающее меня лишь по рассказам узнавать о твоих подвигах, которым я сам хотел бы быть свидетелем» 4.
В ответ Юлиан послал своему старому учителю ласковое письмо, в котором перечислил те меры, которые предпринял для успеха экспедиции. «Что же касается хода политических и военных дел, — сообщал он Либанию, — то расказ о них был бы слишком долог для письма, даже втрое более длинного, чем это. Потому я ограничусь несколькими общими замечаниями. Я расположил в авангарде бдительных разведчиков из опасения, что какой-нибудь перебежчик может сообщить противнику о передвижении войск, о котором ему не следует знать. Я приготовил большое число лошадей и мулов. Я постарался сосредоточить свои силы; я велел нагрузить зерно, сухари и уксус на корабли флота, созданного в Самосате. Если бы ты знал, скольких усилий и подготовки стоило каждое из этих действий, ты бы понял, сколь много времени потребовалось бы для их описания. А кроме того, мне приходится подписывать огромное количество писем и документов, и целые горы никчемных бумаг преследуют меня повсюду, словно тени» 5.