— Не надо. Я не люблю быть в толпе ( Cic. De or., II, 262). [141]

Ганнибал, казалось, был необыкновенно заинтересован разговором: он никак не хотел расставаться со Сципионом, приглашал его к себе в гости, каждый день с ним встречался и настолько увлекся, что даже не заметил, как обеспокоен его поведением Антиох — царь был поражен переменой в Ганнибале и решил, что пуниец тайно передался римлянам ( Арр. Syr., 10–11; Polyb., III, 11; Liv., XXXV, 14; Plut. Flam., 21; Pyrrh., 8). ^{73}

Разумеется, Публий встречался и с Антиохом. То странное очарование, которое свойственно было этому человеку и покоряло ему все и вся, подействовало и на сирийского царя. В трудный час своей жизни Публий имел возможность в этом убедиться. [142]Пробыв у Антиоха несколько дней, Сципион уехал. Он появился так внезапно и исчез так быстро, что уже следующее поколение считало рассказ о приезде Сципиона сказкой. Но ездил Публий не зря. Опасность грозила Риму из Азии и Африки. Он был в этих странах и увидел все собственными глазами. Карфагеняне все еще были скованы смертельным страхом, да и Масинисса следил за ними неусыпно. В Азии же царь Антиох все колебался, не верил Ганнибалу, и, хотя Сципион не сомневался, что войны не избежать, она должна была быть совсем не такой страшной, как предполагали. Быть может, и сам Сципион проявил свои дипломатические способности, и Антиох окончательно решил не высаживаться в Италии именно после его визита.

Теперь Публий мог возвращаться в Рим. Но он не торопился. Ведь он оказался в Малой Азии среди древнейших греческих городов. И он поспешил этим воспользоваться. Сразу же он отправился на Делос, святой остров, где родились Аполлон и Артемида. Там он мог в свое удовольствие любоваться храмом, небом и морем. За короткий срок своего пребывания он успел стать своим человеком на Делосе. ^{74} Осмотрев достопримечательности Азии, Публий как ни в чем не бывало отправился домой.

Но здесь я позволю себе остановиться на минуту, чтобы отметить одну замечательную черту в характере нашего героя. В Делосской сокровищнице найдено два золотых венка. На одном стоит имя консула Публия Корнелия, на другом — претора Люция Корнелия. Публий был консулом, а его брат Люций претором в 194 году до н. э., то есть за год до визита Сципиона на Делос. Из этого следует, что оба венка заготовлены были заранее еще в Риме. Таким образом, все путешествие, которое, на первый взгляд, кажется внезапным капризом победителя Ганнибала, было обдумано еще в Риме до мельчайших деталей. В свои планы Публий посвятил своего младшего брата и, вероятно, Лелия.

Теперь Сципион мог быть спокоен. Он сделал все, что было в его силах, чтобы смягчить удар, который должен был обрушиться на Рим. Он окружил юг Италии поясом колоний, он лично побывал в Карфагене, у Антиоха и Ганнибала, узнал их планы и насколько мог помешал им.

Видимо, около этого времени произошло одно событие, которое глубоко поразило воображение современников. Чуть ли не все античные авторы пересказывают все вновь и вновь с неослабевающим изумлением этот маленький эпизод. Дело заключалось в следующем. В Риме деньгами распоряжался сенат, но доступ к казне имел только избранный народом магистрат — квестор. И вот «однажды потребовались деньги на неотложные нужды, а квестор, ссылаясь на какой-то закон, отказывался открыть в тот день государственное казначейство». Римляне, воспитанные в благоговейном почтении к законам, растерялись и не знали, что делать. «Тогда Публий в сенате объявил, что сам возьмет ключи, ибо государство обязано ему тем, что казначейство заперто» ( Polyb., XXIII, 14 , 5–6).

ГРОМ ГРЯНУЛ

Уже пять лет мир с мучительным напряжением ждал войны с Антиохом. И вот гром грянул. Война началась, и события разворачивались с такой стремительной быстротой, словно ураган всех закружил.

В 192 году до н. э. Антиох высадился в Греции. Высадился без Ганнибала, не вняв его предостережениям и советам. С собой он взял всего лишь десять тысяч войска! Поистине можно было сказать, что, по греческой поговорке, «гора родила мышь». Такое странное поведение великого царя объясняется тем, что этоляне уверили его, что вся Эллада как один восстанет против своих угнетателей римлян, едва увидит его знамена. На деле же почти никто не восстал, кроме самих этолян. Римляне поспешно послали в Грецию войско под командованием консула Мания Ацилия Глабриона. В узком Фермопильском проходе, залитом благородной кровью трехсот спартанцев, римляне наголову разбили Антиоха, и сам он, раненый, ошеломленный и пристыженный, вскоре бежал из Эллады (191 г. до н. э.).

Теперь началась для римлян долгая, трудная и скучная война с этолянами. Между тем в Риме все взоры снова обратились к Сципиону. Все понимали, что война с Антиохом не только не кончилась, но еще по-настоящему и не начиналась. Поражение ничтожного отряда даже и победой нельзя было назвать. Антиох казался страшен, как никогда. И кто же мог спасти Италию, если не Сципион? Но Публий не был консулом и потому не мог командовать армией. И вот римляне прибегли к следующему средству.

Малая Азия, Фракия, Крит.

Был у Сципиона младший брат Люций. С ранних лет он оставался на попечении старшего брата, и Публий всюду брал его с собой — в Испанию, в Сицилию, в Африку. Это был человек ничем не примечательный и серый, хотя исполнительный офицер. В Риме его считали очень недалеким. Возможно, отчасти он был обязан этим своему слишком блестящему брату, рядом с которым тускнели и меркли скромные достоинства Люция. Беда в том, что Люций этого, видимо, не понимал и стремился во всем, в каждом слове, каждом жесте подражать старшему брату. Публий ходил в Сицилии в греческом платье. Люций распорядился поставить себе статую , облаченную в греческий костюм. Публий отправил венок на Делос, и Люций отправил точно такой же венок с точно такой же надписью и т. д.

Тем не менее Люций был не вовсе лишен достоинств, и Публий считал долгом старшего брата тащить его за собой по лестнице общественной славы, хотя, говоря по совести, Люций был очень большой обузой и иногда должен был казаться Сципиону тяжкой гирей. Этого-то ничем не примечательного Люция и выбрали консулом (190 г. до н. э.) с тем, чтобы его сопровождал Публий и руководил всеми его действиями. «Он обещал, что поедет в Азию легатом при Люции Сципионе: старший при младшем, храбрейший при робком, человек величайшей славы при столь ею бедном» ( Val. Max., V, 5, 1). ^{75}

Никогда еще Рим не имел дело со столь могущественным врагом. Город содрогался от ужаса. Публий же был исполнен своей всегдашней уверенности. Перед отъездом он озаботился об одном: у подножия Капитолия он соорудил триумфальную арку для торжественного въезда после победы над Антиохом. Когда по Италии прошла весть, что Публий вновь командует армией, его ветераны стали записываться в его войско добровольцами, чтобы вновь сражаться под началом любимого полководца и воочию видеть его чудесные победы ( Liv., XXXVII, 3–4).

Итак, в 190 году до н. э. оба Сципиона высадились в Греции. Антиоха уже не было в Европе, из врагов оставались одни этоляне. Как только Сципионы оказались в Элладе, к ним явилось посольство от афинян. Оно преследовало двоякую цель. С одной стороны, они хотели помочь этолянам и вымолить для них у римлян мир и прощение, а сами этоляне после истории с Манием Глабрионом поклялись не говорить ни с одним римлянином, кроме Тита Фламинина. С другой стороны, афиняне как истые греки были любопытны и теперь сгорали от желания видеть знаменитого Публия Африканского. Публий принял их со своей обычной светской любезностью. Он совершенно обворожил своих гостей, они заслушивались рассказами о его сказочных приключениях. Когда же наконец послы завели разговор о деле, Сципион уверил их, что для него не может быть ничего приятнее мира с этолянами. «Он видел в послах пособников своих замыслов, — пишет Полибий. — Дело в том, что Публий желал закончить дело с этолянами почетным миром. А если бы они отказались принять его условия, он решил совсем бросить эту войну и переправиться в Азию в том убеждении, что завершение войны и всего предприятия принесет не покорение этолийского народа, а торжество над Антиохом и утверждение римского владычества над Азией» ( Polyb., XXI, 4 , 4–5).