Интересно, что во всем рассказе Аппиана Сципион предстает отчаянным сорвиголовой, который первым бросается в опасности. Во время взятия Нового Карфагена он первым приставляет лестницу и залезает на стену ( Арр. Hiber., 84). В Испании же во время генерального сражения, увидав, что воины дрогнули и отступают, он, «передав коня слуге и вырвав у кого-то щит, как был, один бросился между обеими армиями» ( ibid., 107). Другой раз он сражался в первых рядах, первым вступил на лестницу и, пораженный в шею, упал, истекая кровью ( ibid., 128–129). Такое поведение совершенно не соответствует реальному облику Сципиона, но, возможно, совпадает с тем образом легкомысленного, беспечного и отчаянного юноши, который сложился в голове у многих современников.

42

Аппиан — единственный автор, который во всех подробностях сообщает о полемике в сенате. Но из других источников мы знаем, что мир, предложенный Сципионом, вызвал споры, так как многие настаивали на полном разрушении Карфагена ( Liv., XXX, 40). Отрывки из приведенных Аппианом речей находим у Диодора ( XXVII, 13–17). Таким образом, они восходят к одному общему источнику. Есть даже мнение, что этим источником является Полибий (см. Scullard Н. Н.Roman Politics. Oxford, 1951, p. 279–280). Доводы, приводимые сторонниками мира у Аппиана, соответствуют всему духу Публия Сципиона и его политике, поэтому я решилась привести их полностью.

Сципион выполнил свой первоначальный план, родившийся в его голове еще в Испании. Он лишил Карфаген всех заморских владений, армии, флота, а наложенная на город огромная контрибуция должна была убавить золота в его казне и помешать пунийцам вновь собрать колоссальную наемную армию и бросить ее на Рим. Таким образом, грозный Карфаген был лишен зубов и когтей и превратился в обычный провинциальный восточный городок. Но Сципион достиг даже большего, чем думал первоначально. Конечно, он предполагал дать полную свободу Ливии, но теперь вместо крохотных ливийских царств создалась огромная могучая держава честолюбивого и умного Масиниссы. Соседство Великой Ливии было крепкой уздой для Карфагена. Пунийцы не смели даже помыслить двинуться против Рима, ибо Масинисса не спускал с них глаз. Недаром именно Ливия погубила окончательно Карфаген. С другой стороны, не будь Карфагена, наследники Масиниссы могли стать опаснейшими врагами Рима. По словам Аппиана, Сципион это прекрасно понимал ( Арр. Lyb., 268). Югуртинская война, стоившая римлянам стольких сил и трудов, вспыхнула как раз после разрушения Карфагена.

Однако современники и потомки часто приписывали решение Публия сохранить Карфаген не страху перед Ливией, а гуманности, которую он провозгласил основой римской политики ( Polyb., XVIII, 37; XXI, 17, 1–3, подробнее см. главу «Война с Антиохом» в книге второй нашего исследования). Моммзен, автор в целом не расположенный к Сципиону, так объясняет его мотивы:

«Римский полководец мог бы немедленно приступить к осаде столицы, которая не была прикрыта никакой армией и не была обеспечена продовольствием, и… подвергнуть Карфаген такой же участи, которую готовил Ганнибал для Рима. Но Сципион этого не сделал… Сципиона обвиняли в том, что он согласился на слишком выгодные для неприятеля мирные условия потому только, что не хотел уступать какому-нибудь преемнику вместе с главным командованием и славу окончания самой тяжелой из всех войн, какую вел Рим… Но… проект (мирного договора. — Т. Б.) не подтверждает этого обвинения. Положение дел в Риме было вовсе не таково, чтобы любимец народа мог серьезно опасаться своего отозвания после победы при Заме, ведь еще до этой победы народ решительно отвергнул предложение сената сменить его, да и сами мирные условия вовсе не оправдывают этого обвинения. После того как у Карфагена были связаны руки, а подле него утвердился могущественный сосед, он ни разу не сделал даже попытки освободиться из-под верховной власти Рима и еще менее мог помышлять о соперничестве с ним… Мстительным италикам могло казаться недостаточным, что пламя уничтожило только пятьсот выданных карфагенянами военных кораблей и не уничтожило вместе с ними и ненавистного города; злоба и безрассудство деревенских политиков могли отстаивать мнение, что только уничтоженный враг действительно побежден… Сципион думал иначе, и у нас нет никакого основания, а стало быть никакого права предполагать, что в этом случае римлянин руководствовался низкими, а не благородными и возвышенными побуждениями, которые соответствовали и его характеру» ( Моммзен Т.История Рима. T.I, с.621–622).

43

Правда, это сообщение взято из очень сомнительного источника — речи Тиберия Гракха ( см. коммент. 18), где сказано также, что Сципиону предлагали пожизненный консулат и диктатуру. Эти почести плохо согласуются с римской конституцией. Но, с другой стороны, некоторое подтверждение этому можно видеть в двух фрагментах Энния, современника событий: «Будь диктатором, или начальником конницы, или консулом», «Какую статую, какую колонну поставит тебе римский народ, чтобы она рассказывала о твоих подвигах?» ( Enn. Warm., fr. 8–9, 10–11). По-видимому, он упоминает, что статуя эта должна быть золотая ( Trebellius Pollio in Hist. Aug., Claud., 7, 6).

44

К длинному списку протеже Публия добавляют обычно Мания Глабриона, консула 191 года до н. э. ( Scullard Н. Н.Roman politics. Oxford, 1951, p. 14). Но Маний, сколько мы знаем, не сражался под началом Сципиона, и, хотя, как нам доподлинно известно, он относился к нашему герою с неизменным восхищением и уважением, у нас нет никаких оснований говорить, что Сципион ему действительно покровительствовал. Иное дело Секст Дигитий. Бывший испанский воин, он достиг претуры в 194 году до н. э., т. е. в год второго консульства Публия, когда на него обращены были взоры всего Рима ( см. глава III), и Корнелий, несомненно, использовал свое влияние, чтобы помочь своему старому солдату. Став фактически главнокомандующим в 190 году до н. э., Сципион сразу назначил Дигития одним из трех своих легатов ( Liv., XXXVII, 4). О дружбе же Дигития с Лелием говорит тот факт, что они оба были в 174 году до н. э. отправлены послами в Македонию, а в Риме посольства составлялись из друзей ( Liv., XLI, 22).

Минуций, как было сказано, отличился в Африке. Вернувшись, он стал трибуном в 201 году до н. э. и решительно препятствовал всем попыткам сменить Сципиона на посту командующего ( Liv., XXX, 41, 43). Став консулом, он получил вспомогательный отряд от Масиниссы, который помогал ему как бывшему товарищу по оружию и другу Сципиона ( Frontin., I, 5, 16; Liv., XXXV, 11). После победы Сципиона над Антиохом Минуций вошел в число десяти уполномоченных по устройству Азии, а эта комиссия состояла если не из друзей победителя, то во всяком случае из очень приятных ему людей.

45

Время женитьбы Сципиона неизвестно. Его можно приблизительно установить, рассчитав возраст его детей. Их было четверо: Публий, Люций и две девочки. Дочери, безусловно, родились уже после его возвращения из Африки. К 183 году до н. э. они еще не были выданы замуж, а может быть, не все даже просватаны ( Plut. Ti. Gracch., 4). Следовательно, им не могло быть больше 15–16 лет. Из сыновей старшим был, видимо, Публий. На это указывает и его имя, и то, что его приемный сын Эмилиан считался наследником фамилии и старшим в роде (он был наследником Эмилии, выдавал приданое дочерям Сципиона и т. д. — Polyb., XXXII, 12–13). Он не занимал никаких государственных должностей, так что время его рождения установить трудно. Больше известно о втором сыне Люции. Он был претором в 174 году до н. э. Очень трудно представить, чтобы он вопреки всем законам занял эту магистратуру в возрасте 24 лет. Но главное другое. Этого Люция отец взял с собой на войну с Антиохом в 190 году до н. э. Разумеется, он не мог взять семи-восьмилетнего ребенка. Самое меньшее Люцию было тогда пятнадцать лет. Значит, год его рождения — 205 год до н. э. С этим согласен Валерий Максим, который пишет, что Люций уже родился во время битвы при Заме ( III, 4, 1). Но раз так, время рождения Публия отодвигается по крайней мере к 210 году, т. е. Сципион был уже женат и имел сына, когда отправлялся в Испанию (Сципион был в Испании с конца 210 по конец 206 гг. до н. э.; в 206 году до н. э. он вернулся в Рим, но вскоре уехал в Сицилию, а оттуда в Африку).