О, сердце, не бейся, не пой,

Опять эти ночи со мной,

И снова в пустое окно

Смотрю я, — и мне все равно.

Я помню: костры, облака,

И вдруг под мехами рука

Чуть тронула руку мою

(Как милостыню подают)

И только… И долгих три дня

В испуганной памяти я

Не счастье свое берегу,

А снег и костры на снегу.

Все понимаю, все — одно сиянье,

Снег, облака, костров тяжелый свет,

И дым на улицах. Что состраданье!

Но и тебе, мой друг, прощенья нет.

За тихий смех «я завтра уезжаю»,

И уезжай! — дорога-то легка —

За утешения, за то, что знаю,

Как нищая душа твоя жалка.

Четвертый раз над этой жизнью

(Как солнце, утром в ноябре)

Сияет свет, и дни проходят,

Чуть озаренные огнем.

Не страшно и совсем не больно

Смотреть в холодные глаза

И говорить: «Люблю навеки»,

И равнодушно забывать.

Но, правда, вечерами страшно,

Когда останешься один,

Считать года и сердце слушать,

Как тихо старится оно.

За стенами летят, ревут моторы,

Ложится снег и фонари горят.

И хочется домой. Но, верно, скоро

Погаснет свет и люди замолчат.

В полупустом театре, чуть белея,

У дымно-белых, как луна, ворот

Стоит прозрачной тенью Саломея

И с отвращеньем голову берет.

И ей, в снегу холодном и в разлуке

С халдейским небом, с голубой звездой,

Что радости ей наши, или муки,

Иль сноба лондонского сон тупой?

Еще, еще немного краски синей

Над ветками, где стонет соловей

Фарфоровый, и в облаках пришей

Луну печальную на парусине.

Повеял ветер, и деревья гнутся,

И никнут лилии, снегов белей…

Ты кончил ли? Так позови людей,

Пусть очаруются, пусть улыбнутся!

— Вы знаете, — это измена!

Они обманули народ.

Сказал бы, да слушают стены,

Того и гляди донесет.

Ах, нет! Эти шумные флаги,

Вы слышите, этот набат

Широкий… Гвардейцев к присяге

Уже повели, говорят.

Ведь это не тучи, а клочья

Над освобожденной Невой…

Царь Павел преставился ночью,

Мне все рассказал часовой.

Был весел, изволил откушать,

С царицей шутил, — через час

Его незлобивую душу

Архангелы взяли от нас.

Вы знаете, эти улики

Пугают, — до самого дня

Рыдания слышались, крики

В окне голоса, беготня…

Россия! Что будет с Россией!

Как страшно нам жить, как темно!

— Молчите. Мгновенья такие

И вспомнить другим не дано.

Жизнь! Что мне надо от тебя, — не знаю.

Остыла грусть, младенчества удел.

Но так скучать, как я теперь скучаю,

Бог милосердный людям не велел.

И если где-нибудь живет и дышит

Тот, кто навек назначен мне судьбой,

Что ж не приходит он ко мне, не слышит

Еще не ослабевший голос мой?

Лишь два огромных, черных, тусклых глаза

И два огромных, траурных крыла

Тень бросили от синих гор Кавказа

На жизнь мою и на мои дела.

Едва расслышу я два-три последних слова,

Едва взгляну на бледный лоб,

И все, и навсегда, недвижно и сурово

Под пеленою скроет гроб.

И страшен оттого мне каждый час разлуки,

И грустно день за днем встречать,

И руки тянутся, беспомощные руки,

Блаженство наше удержать.

«Еще, еще минуточку,

Повремени, палач!»

Поймали в сети уточку,

Не вырвешься, — хоть плачь.

Шумит толпа веселая,

Сияют небеса.

Стальная и тяжелая

Над головой коса.

Три быстрых взмаха молота,

Минута… Отче наш!

Что счастье, слава! Золото, —

И купишь, и продашь.

Но за пустой околицей,

На чердаке, в глуши,

Чиновник пьяный молится

За упокой души,

Семи царей возлюбленной, —

Не помогли цари! —

Семью грехами сгубленной

Графини Дюбарри.