Прошлым вечером Колин устроил для нас всех ужин, и в ресторане на него набросились охотники за автографами. Я, кстати, заметила, что мама откровенно гордилась своей близостью к такой знаменитости.

— Я верю: ты все делаешь правильно, — продолжила она. — Правда, поначалу мы с Аланом были так напуганы… Ах, ладно! Все хорошо, если ты счастлива. Только это имеет значение. — Она вновь слегка сжала меня в объятиях.

Это была явная капитуляция, но я слишком хорошо понимала, что мама успокаивает меня из жалости. Наша с Колином жизнь совсем не будет похожа на сказку. Я всего лишь экономка, замаскированная под принцессу, поэтому мой принц в любой момент сможет вскочить на коня и ускакать от меня прочь.

Свадьба тоже не имела никакого сходства с волшебной сказкой. Мрачная церковь и пустые скамьи наводили тоску, не было ни музыки, ни подружки невесты, ни шафера. Я выбрала платье цвета лайма и знала, почему мама пришла в ужас: она считала этот цвет «несчастливым». Но ее суеверия меня не беспокоили. Да, возможно, это был плохой выбор, слишком весенний для такого хмурого и холодного ноябрьского дня.

А Колин? Как он чувствовал себя, во второй раз ступая на этот путь, когда па первой скамье в церкви, между дедом и бабушкой, вертелись и хихикали Йен и Рут? Им сказали о свадьбе только в воскресенье, и, когда я вчера увиделась с ними, их возбужденное одобрение пролило бальзам на мою больную душу. Такой же сумасшедший восторг вызвало мое обещание взять их с собой в Прествик, чтобы проводить Колина.

Большая синяя машина была готова к отъезду, чемоданы уложены в багажник, прощальные слова сказаны всем присутствующим.

— А теперь я забираю с собой все свое, — заявил Колин и обнял одной рукой меня, другой — близнецов.

— Мы полетим с папой в Америку?! — с волнением воскликнула Рут, неправильно истолковав слова отца.

— А ты хотела бы? — неожиданно спросил Колин. — Возможно, в следующий раз мы отправимся туда все вместе.

Он, очевидно, тоже не понимал, что говорит. Я терпеть не могу, когда люди обещают ребенку то, что не собираются выполнять. И я сказала ему об этом так, чтобы дети не услышали.

— Кто сказал, что я не собираюсь выполнять обещание? — удивился Колин. — Подготовка документов, конечно, займет некоторое время, но все это вполне осуществимо.

Именно об этом предупреждал Адам. Нельзя, чтобы Колин решил, что я намерена отныне таскаться за ним по всему свету только потому, что сегодня под сводами старой мрачной церкви он произнес трогательно искренним голосом: «Я, Колин, беру тебя, Дебра, в жены на веки вечные».

— Да, хорошо было бы, конечно, но очень дорого и невозможно в учебное время, — неодобрительно заметила я. — Теперь можешь не беспокоиться о детях, я хорошенько о них позабочусь, обещаю.

«Я, Дебора, беру тебя, Колин… и Йена, и Рут, и „Слайгчен“…»

Колин ничего не ответил — только покосился на меня, уверенно взялся за рулевое колесо, и машина покатила в Эршир. Один раз он остановился, чтобы проверить, все ли бумаги у него с собой. Я наблюдала, как крепкие пальцы разбирают содержимое бумажника, и вдруг что-то упало прямо мне на колени. Это была фотография. Когда Колин наклонился, чтобы забрать се, я отвернулась. Что угодно, только бы он не подумал, будто я любопытствую.

— Я тебе когда-нибудь се показывал? — спросил он и сунул снимок мне под нос.

На снимке оказалась я сама с Йеном. В то воскресенье на вересковой пустоши, когда мальчик испугался пони и я пыталась успокоить его, мне почудилось, что щелкнула фотокамера… Колин хранит этот снимок из-за Йена, конечно. Не из-за меня же! Слишком растерянный и глупый вид у меня здесь. Впрочем, как и у Йена. То фото, которое сделал в студии Адам, было совсем другим — мастерским, четким, ласкающим взгляд.

Колин осторожно убрал снимок обратно в бумажник. Для него это развлечение, с горечью подумала я. Ему, вероятно, доставляет удовольствие посмеиваться надо мной в компании приятелей.

— Все в порядке, Дебби? — внезапно спросил он, когда мы оставили позади Килмарнок и вырвались на открытую холмистую местность. Низкие зеленые склоны напомнили мне о Девоне, где жизнь казалась такой простой…

— Разумеется, а что?

— Не знаю. Я только подумал, что ты подозрительно притихла. — Он посмотрел на меня. — Мы с тобой и пяти минут не провели наедине с тех пор, как я вернулся.

Наверное, это даже хорошо, уныло подумала я. Наедине с ним я в любое время могу опять поддаться чувствам, как тогда, в музыкальном зале «Слайгчена», нависающего над равниной, словно орлиное гнездо. Нельзя позволить ему догадаться, что моя любовь к нему походит на чувства Анны. Я не могла забыть, как он жестоко обидел ее… но все это было так не похоже на человека, в которого я влюбилась, на мужчину, которого, как мне казалось до разговора с Адамом, я знаю…

— Ты ни о чем не жалеешь? — тихо спросил Колин.

— Ни о чем, — твердо ответила я.

Это была правда. Он поманил меня за собой песней, и я пошла на голос. Я любила его, на радость или на беду. И еще я думала, что мне было бы гораздо легче, если бы я вошла в его дом не женой, а экономкой.

В вестибюле Прествикского аэропорта — огромного здания из стекла и бетона — Колин остановился перед оранжево-черной доской объявлений и расцеловал близнецов, по очереди подхватывая их на руки.

— Ты знаешь, где меня искать, — сказал он мне. — Звони в любое время, если что-то понадобится. Если дети заболеют, или возникнут какие-нибудь трудности в школе, или еще что-то.

— Ничего подобного не случится, — успокоила я его. Интересно, он всегда отправляется в путешествие с такими опасениями или просто не доверяет мне? — Не беспокойся о нас. — День был очень холодным, а ему еще предстояло пройти по дорожке к самолету. Я протянула руки и подняла его меховой воротник. — Возвращайся домой живым и здоровым.

— Так и сделаю, — пообещал он и поцеловал меня.

Наши губы едва соприкоснулись, когда вдруг рядом прозвучал голос:

— Мы можем вас снять? Пожалуйста, мистер Камерон!

Нас окружили репортеры, и я поймала себя на том, что глупо таращусь в объектив телекамеры. Впервые в жизни.

Обратный путь в Глазго показался мне значительно длиннее, чем дорога в аэропорт. Поначалу, как ни старалась я сосредоточиться на вождении, все равно время от времени поглядывала на самолет, уже набравший высоту и летевший высоко в небе, оставляя за собой белый шлейф. Утлое суденышко над серым океаном уносило прочь моего благоверного в день нашей свадьбы…

Дети тоже притихли, даже Йен прекратил считать коров. Внезапно он пискнул:

— Дебора, по-моему, се сейчас вырвет!

Я остановила машину. Рут, угрожающе бледная, вышла и несколько минут походила по траве. Что интересно, по дороге туда она весело щебетала и ни разу не вспомнила, о том, что в машине се обычно тошнит, но тогда за рулем сидел Колин, который привык добиваться совершенства во всем: на сцене он был профессиональным певцом, за рулем — первоклассным водителем, управляемый им автомобиль ехал плавно, без рывков и заносов на поворотах. Адам и Магда любили лихачить, поэтому вынуждены были постоянно сворачивать на обочину и приводить Рут в чувство. Вот и меня подвела неосторожность. Наученная горьким опытом, я постаралась быть более бдительной — остановилась еще раз на подступах к Килмарноку, и мы вновь побродили на ветру по стылой земле среди холмов.

— А теперь нам нужно поспешить, — проинформировал меня Йен, когда мы опять залезли в машину. — Иначе пропустим новости.

— Надеюсь, в Уимблдоне это тоже видели, — заметила мама.

Мы смотрели вечерние новости, и в самом конце промелькнул отрывок о нас: Колин, обнимавший меня, Йен и Рут, возбужденно хихикающие на переднем плане.

«Колин Камерон отбыл в Штаты через час после своего бракосочетания в Глазго с мисс Деборой Белл, которая преподавала там в Школе экономики, — бодро сообщил диктор и улыбнулся. — Знаменитый шотландец любит включать в свой репертуар песни на стихи Роберта Бернса и не преминул подарить жене „Нежный поцелуй за миг до расставания“».