Сейра дочитывала последние страницы и одновременно кормила доктора Ченнинг спагетти, что было совершенно уместно, так как действие рассказа происходило в Венеции. Но, казалось, ни она, ни доктор Ченнинг уже не замечали, что было в тарелке. Их полностью захватили бесцельные скитания героя по Венеции в сопровождении сбитого с толку гондольера. Наконец он почти решил жениться на «несчастной леди», чтоб получить бумаги.

Ее голос звучал по-прежнему, но Сейра понимала, что Генри Джеймс никогда не сомневался, что ложь разбивает жизни. Неожиданно перед ней встала во весь рост ее собственная непростительная ложь. Ее мать лежала на спине слепая, зная, что никогда больше не услышит голос Сейры. И если как-нибудь однажды Мартин заподозрит… Сейра продолжала читать.

Сейра читала хорошо. Казалось, что великолепие и нищета Венеции окружают их на фоне ровного гудения кондиционера.

Но леди все-таки сожгла бумаги. Джентльмен, вернувшись домой с пустыми руками, воспринял свою потерю почти как невыносимую.

Сейра закрыла книгу. Но острая боль, казалось, оставалась, хотя книга и была закрыта.

Сейра сидела молча, глядя на маленький голубой томик. И вот тогда пришел тот план, который она пыталась найти, пришел отчетливо, как фраза из рассказа.

21

Дожди принесли прохладу в эти последние дни августа. Лето в Айове достигло своей вершины. В свежей зеленой листве не было еще ни одного желтого листка. Сейра отбила штукатурку там, где она плохо держалась и проглядывали серые доски в глубоких дырах, как старые кости. Дыры и трещины она зашпаклевала и ходила по расстеленным газетам, чихая от пыли.

Каждое утро она вставала еще до восхода солнца и работала над домом, который принадлежал ей. На штукатурку она нанесла тонкий слой краски, страстно желая свить свое гнездо. Когда работы в гостиной и кухне были закончены, она пригласила Бена на ужин. Иногда она пробегала сквозь тоннель в сирени, чтобы позавтракать с ним. Банан прыгал вокруг ее босых ног.

Каждую минуту, свободную от занятий и бесчисленных собраний, число которых возрастало со скоростью размножения кроликов, Бен думал о ней.

Он знал Лору Прей две недели, и она ни слова не сказала о себе. У него было развито воображение и каждый раз, наталкиваясь на ее испуганный взгляд, он начинал придумывать истории, пытаясь объяснить себе ее отчуждение и страх от того, что он начнет задавать вопросы. — Совершенно очевидно, что она преступница и находится в бегах, — сказал он Банану после их первого ужина. Котенок залез с головой в банку с тунцом и не слушал его. — Вот что я тебе скажу, она зашла в ювелирный магазин в Нью-Йорке, Лос-Анжелесе и где-то еще и упала в обморок. Пока вызывали врача, она проглотила несколько бриллиантов, потом понюхала соли, которую ей дал врач, ушла и приехала сюда, на Средний Запад, чтобы завершить это дело.

Котенок облизывал мордочку удивительно длинным язычком.

— Я «настоящий друг», как она сказала мне, — продолжал Бен. Он предполагал, что она прочитала что-то на его лице. Он чувствовал, что с ним играют, женщины вечно заставляют строить догадки.

Лора всегда была одета одинаково и почти не употребляла косметики. Помогая ему с завтраком, она не пыталась казаться застенчивой и не бросала на него долгих взглядов, как обычно делают женщины. Бен не помнил, чтобы он когда-нибудь говорил так много. Ему было нужно слышать звук их голосов.

— Почему она так нервничает? — спросил он Банана в конце недели. — Банан не знал. — Есть у меня одна теория, — сообщил он котенку. — Она нервничает, потому что она главарь заговора, имеющего целью так воздействовать на футбольные и баскетбольные команды в школах, чтобы счет был ничейным. А теперь по ее следу идут. — Банан начал чесаться.

Только однажды он увидел на ее лице тот испуганный взгляд, который он запомнил со времени их первой встречи. Подсчитывая деньги, чтобы внести свою долю за продукты, она негромко сказала: — Это мои собственные деньги. Я сама решаю, как их тратить, и никогда, никогда мне не придется обманывать, выкручиваться и красть. — Следовательно, раньше у нее не было собственных денег. А чьи они были тогда?

Она рассмеялась, говоря «никогда, никогда». Бен любил наблюдать за ней, когда она смеялась. Она слегка запрокидывала голову назад, как будто откидывая длинные волосы.

Разбивая яйца для омлета, она сказала, что ей нравится стиль Хэмингуэя. Его речь звучит так, как будто это перевод с древнего, гораздо более простого языка.

— А его женщины? — спросил Бен, переворачивая бекон Бекон был уже почти готов.

— Он думает, что они другие, не такие, как мужчины, и не понимает, что мы не рождаемся «женщинами». Эй, можно кусочек?

Она наклонилась к нему, чтобы оторвать кусочек от ломтика бекона, ее полные губы раздвинулись, обнажив белые зубы. Она могла бы взглянуть на него, но не сделала этого. — Люблю бекон.

— Еще? — предложил он, протягивая ей еще один ломтик. Она взяла его и положила на краешек.

— Последите за яйцами, хорошо? Я хочу, чтобы вы послушали кое-что забавное.

Она захватила с собой из дома журнал, который попался ей в библиотеке. — Это соревнование по подражанию Хемингуэю, — сказала она и начала читать, пока Бен приглядывал за яйцами. Скоро они оба так хохотали над пародией, описывающей любовь на столе бара с яйцами, разлетающимися во все стороны, что Бену пришлось снять сковородку с огня и прислониться к стене. Бен больше не мог смеяться. Он сложился пополам, слезы текли у него по щекам.

Лора, вся красная, терла глаза и странно придушенно всхлипывала.

— Это здорово, — сказал Бен, когда они оба снова обрели возможность говорить. Лора объяснила, что победитель получает билет для полета в Венецию и обратно, а также бесплатный столик на двоих в этом самом баре.

— Ну и посмеялись же мы, — сказал Бен.

— Да, — протянула Лора. — Это было хорошо.

— Разрядка нужна, — сказал Бен.

— Да, — сказала Лора, и они снова расхохотались, потому что это звучало совсем как у Хемингуэя.

Наблюдая за Лорой, которая доставала ножи и вилки из ящика стола, Бен опять думал о том, как мало он знает о ней Была ли она когда-нибудь замужем? Или она замужем до сих пор?

Лора сказала, что приготовит ему обед. После завтрака она возилась на кухне и тихонько напевала. Стоя перед зеркалом в ванной, он закрыл глаза. Женщина пела в его доме.

Она продолжала петь, когда он вернулся на кухню с мокрой головой — ему никогда не удавалось уложить волосы. Когда она немного поправится, она будет совершенно неотразима. Две недели, а он даже ни разу не прикоснулся к ней.

Бен подошел к Лоре, которая мыла тарелки. То, что она носит парик, он понял в первый же день. Одна из тех чертовых загадок, окружавших ее.

Бен подошел чуть-чуть ближе, чем можно. Инстинкт подсказывал ему, что он пересек ту невидимую линию, за которой кончается дружба. Он едва нарушил эту линию, но она поняла это сразу же и повернула к нему лицо. В профиль она была одновременно и безобразна, и прекрасна — длинный тонкий нос, полные губы.

Он молчал. Она отодвинулась на несколько дюймов, и они снова были друзьями, которые только что хохотали над любовью на столе. Только один шаг. От неожиданной вспышки гнева у него перехватило дыхание.

— Жаркое любите? — спросила Лора. Он ответил «да» и пошел за кейсом. Никто не знает, о чем думают женщины. Каждая из них загадка из другого мира. Он щелкнул замком кейса и прищемил себе палец.

— Поделом тебе, — пробормотал он, облизывая палец. Лора на кухне снова запела. Ссутулившись, он оглядел гостиную. Он был так зол, что не знал, стоит ли ему прощаться.

Но Лора проводила его, как жены провожают мужей на работу. Перед тем, как он открыл дверь, она поправила ему воротник рубашки, на секунду нарушив разделявшую их невидимую линию.

Кровь не останавливалась, и всю дорогу Бен держал палец во рту. Однако на лице его была улыбка.