—                                       

Не надо из меня ангела лепить. Был день, когда я чуть не сорвался. Достала меня одна проказница! Не помнишь, рыженькую такую? Запихнула в уго­лок, чуть поприжала, я и расслабился, все на свете

позабыл. Еще миг побудь в твоих руках и за себя не поручился б.

—  

А

чего ты убежал? — спросила женщина.

—  

Увидь нас кто-нибудь, неприятностей не обо­браться. Обоим не простили б. Знаю, как назвали бы наши отношения. Любая охранница могла бы насолить. Теперь уж все, руки коротки. А тогда не столько за себя, сколько за тебя боялся.

—  

Чего? — удивилась Наташа.

—  

Сучью метку могли поставить тебе. А это на всю жизнь клеймо.

—  

Это если б в твоем кабинете застали.

—  

Ошибаешься, милая! Охранницы, они частенько заглядывали в кабинет, были в связке с зэчками. И мог­ли им сказать о нас, а зэчки непредсказуемы.

— 

Да, ты прав, я этого не учла,— подумав, согла­силась женщина.

—  

На работе уже догадались, что у меня появи­лась ты. Но я тоже не скрываю. Водитель, сама ви­дишь, к дому подвез. Узнать, кто тут живет, труда не составляет. Да и я не стану молчать. Мне далеко не сем­надцать, давно пора определиться,— глянул на На­ташу.

Она наливала кофе. Услышав последнее, едва при­метно дрогнули руки. Женщина украдкой глянула на Егора, подумав: «Врет или правду говорит?»

Егор все понял без слов:

—  

Наташка, твой первый парень проиграл. Погнав­шись за деньгами, потерял сокровище. Я не из наи­вных. Вон тому живой пример — моя первая жена. Тоже за деньгами погналась. В роскоши утопает, а в пись­мах горькими слезами плачет. Жалеет о прошлом и своей глупости. Я не звал ее вернуться, сама стала проситься ко мне обратно. Пока не было тебя, я коле­бался. А недавно письмо послал. В нем и о тебе. Сказал все честно, зачем лукавить и томить пустыми надеждами. Написал, чтоб больше на меня не рассчи­тывала. Сказал, что люблю другую, что ты мне на­всегда...

—  

Это правда? — прильнула к щеке.

—  

Само собою.

—  

Значит, я тоже мамке могу сказать все? Ведь не говорила, что живем, ну, просто дружим! Иначе снова волноваться будет.

—  

Скажи правду и не скрывай, где работаю. А то упадет теща в обморок, да и посоветует тебе: «Подож­ди, дочка, замуж за него выходить. Может, еще чело­век сыщется?» — рассмеялись оба.

Вечером Егор навестил Кондрата. Старик привет­ливо улыбаясь, встал навстречу гостю. Обнял челове­ка и, вглядевшись в Платонова, спросил:

—  

Иль оженился?

—  

Верно, дедунька, подметил!—хохотнул Пла­тонов.

— 

То-то побритый да холеный нонче! Люди долж­ны в паре жить.

—  

Ну, а как вы? Не обижает никто? Хватает ли на харчи? — спросил Егор.

—  

Да вот только что девки мои ушли. Наведывали, обед приносили. Обещались к ужину блинов спечь. Вот сбаловали вконец. Не могу нонче худо харчиться, вкус­ненького охота. Вовсе дитячиться стал, аж срамно де­лается за себя,— склонил голову Кондрат.

—  

С чего бы стыдиться? Я вот тоже мандаринов принес, пирожное, конфет. Сколько в той жизни смеха, чтоб человек сам себя не порадовал?

—  

А и то верно!

—  

Вкусно поесть — нормальное желание каждо­го!— говорил Егор.

—  

И Варвара так-то лопочет. Едино что совестно мне — утомлять ее. А уж она старается. Сердешная бабка. Цельными днями хлопочет, топочет вкруг меня. Иной раз даже в щеку чмокнет, навовсе раздобрив­шись. Все подзадоривает, грустить не дает.

— 

Оставь ее у себя насовсем, коль такая заботли­вая! — посоветовал Егор.

— 

Другие обидятся. Оне не хуже. Я с ими со все­ми нонче дружусь,— смутился старик.

—  

Кондрат, вижу совсем освоился на воле! —улы­бался Платонов.

—  

Что верно, то правда! Вот только ночами зоны снятся. И зэки... Всякие оне там. Сызнова жуть за гор­ло берет, и думаю, как люди озверели?

— 

Дед, я все хочу спросить, охрана в котельную часто приходила?

—  

Поесть приносили завсегда сами, я не просил. А в лютую стужу грелись у меня все к ряду. Набьются так, что не продохнуть. Куды деться, коль на вышках дышать не можно. Псы от лютого холода сосульками плачут.

—  

Наверное, в такое время много зэков из зоны убегало? Пользовались передышкой у охраны?

—  

Зэки завсегда сбегали. Их погоды не держали за пятки. Особливо в пургу бегли, когда свои уды из-за бурана не увидишь. В такую круговерть ни охрана, ни собаки никого не ловили.

—  

Выходит, убегали зэки?

—  

Мало кому подвезло. Чтоб сбечь с зоны, надоб­но через пургу пройтить, стать сильней ее. Ну, окромя, переплыть на другой берег. А сыщи его, ежли ветер ураганный! Тут и собачьего чутья не хватит. Но зэки сильней. Может, потому что шибко на волю хотелось? Вот так и сбегали, не глядючи на тайфуны. Ты-то уж знаешь их силу и норов. Страшней тех ураганов ниче­го в свете нет.

— 

А как с зоны уходили?

—  

В непогодь проще. За бураном что увидишь, ок­ромя снега? Собаки в него с ушами зарывались и жда­ли, когда уляжется пурга. Что они могли б разглядеть в ней? А ничего, окромя вою. Часовым, охране и того не легче. Наскрозь ветром продувало.

—  

Так сбегали зэки или нет?

—  

Всякое бывало. И ловили, вертали в зону. Даже стреляли беглых насмерть. Вот эдак двое в котельную пришли. В погоне были, в пурге. Я спящим прикинул­ся, чтоб меня с теплого матраса не скинули, сам все слыхал. А оне шепчутся: «Ты с их «бабки» взял?». «Ну, да! Аж по две штуки с троих. Вот она, твоя доля». «Скажем, что пристрелили всех. Они уже далеко. Ник­то не словит, а коль накроют, мы ни при чем». «Конеч­но! За ворота вывели, как договорились, а дальше их забота...». «Тоже отмажутся, коль словят. «Бабки» у этих имеются в натуре». «Может, мало с них запросили?». «То ж фартовые! Таксу знают». «Лады, завтра еще трое просятся». «Коль буран не стихнет, нехай бегут...»

—  

Дед, давно такое было? — подскочил Егор к Кон­драту.

—  

Зимой, моей последней зимой в зоне.

—  

Что ж смолчал?

— 

Аккурат вовремя, скоро бураны начнутся. Хоть перед дембелем навары срывать будут, как сами гово­рят. Вот тут и ловите иродов с двух сторон. Може стать­ся, подвезет вам,— усмехнулся Кондрат лукаво.

—  

Дед, а о чем не договариваешь? — спросил Пла­тонов.

—  

Ты помнишь, как Ефремова в складе ножом про­ткнули? Все на покойного Медведя грешили. Ен и навовсе ни при чем. Свой охранник пометил, промазал малость. Иль проучить хотел. Ефремов к тому охран­нику придирался всегда, грозил штрафбатом, дисба­том, короче, тюрягой. На дележе не сошлись. Тот и вскипел. Выследил. Да другие охранники, ничего не зная, подоспели и спасли. А ножей таких, как у Медве­дя, каждый охранник по десятку имеет. И тот солдатик полные карманы копий себе наклепал. Нынче он дома ими забавляется. Еще весной его увезли на родину, к себе, откуда призывали.

—  

Почему ж Ефремов о нем смолчал?

—  

Егор, он не дурной навовсе! Сказывать такое про себя — самому осрамиться. Вот и смолчал. К то­му ж, покуда ен на ноги встал, солдата в зоне уже не было, и тех, кто в тот день с ним были, тоже увезли. Докажи ветру в задницу, кто больше виноватый?

—  

Кондрат, а ты не знаешь, кому удалось сбежать из зоны?

—  

Иные на Сахалине осели. Купили новые паспор­та. Охотятся, рыбачут, в города не лезут. Подале от ми­лиции хоронятся. Другие мужики взамуж повыходили.

—  

Это как? — не понял Егор.

—  

Тихо! Нашли себе баб, расписамшись, перешли на фамилии жен. Такое дозволяется. Вот и сыщи! От­личи беглого от коренного свойского мужика. Ни в жисть! Такие в тишке да при хорошей хозяйке еще долго свет коптить станут. Им наплевать, что в зоне их в покойники списали, а домой отписали, что убиты при попытке к побегу. Другому даже краше иную семью заиметь. А у многих, окромя родителев, никого не имелось. Фартовые и навовсе родства не признают. У них за одну жизнь с десяток имен сменится. Сколь­ко побегов, столько паспортов. И ништяк! Их сажают. Стреляют, а воров от того меньше не становится. Плодятся как тараканы.