—  

Отвыкла от нее, Егорушка! Ведь за все годы ни единого письма не прислала. За правду обиделась. А мне каково? Пусть ее судьба накажет в старости моей долей. Мыслимо ли родную мать на кобеля про­менять?

—  

Хватит о ней! Я понимаю, не сладко ей прихо­дится. Что поделаешь? Сама решилась. Дочь удержи­вать не могу. Она — наш общий ребенок, а Вас не от­дам. Все потому, что Тамара легко согласилась на раз­луку с Вами, а я привык и прикипел к Вам как к своей родной и кровной. Живите у меня. Уж какой есть, нам не привыкать друг к другу,— улыбнулся Платонов теще.

—  

Я через два месяца получу аттестат. Закончу школу и уеду. Может, вы разрешите мне это время пожить с вами? Все ж родня как никак! — усмехнулась Ольга, оглядев отца и бабку.

—  

Живи! Тебя не гонят, наоборот, пытаюсь образу­мить! — отозвался человек и в сердце вспыхнула сла­бая надежда.

—  

Оставайся, мы — не звери! У тебя еще есть вре­мя все обдумать. Спроси свое сердце. Оно тебе под­скажет разумное! —ответила Мария Тарасовна, вздох­нув тяжко.

Узнав о желании дочери уехать к матери, Платонов поскучнел. Он стал задумчивым, молчаливым. «Ну, по­чему от меня все бегут? Ушла Тамара, теперь Ольга собирается покинуть. Одна лишь теща остается. Да и та, потому что не зовут. Как и я, никому и нигде не нужна! Неужели все из-за нехватки денег? Но Тамара не из нужды сбежала. Я ее не устраивал. Скучный, однообразный, не умел ее веселить. До того мне было? Побыла б сама в моей шкуре хоть неделю, не только о веселье, свое имя забыла б»,—думал о своем че­ловек, пододвигая к себе стопу писем, которую нужно было проверить до вечера.

«Мамочка! Как не хватает тебя! Просто сил нет ни­каких! Мы с папкой разрываемся на части, а дел не убывает. Но скоро каникулы на все лето, не надо бу­дет ходить в школу. Все станет легче. А ты не беспо­койся, огород мы посадили. Все у нас будет. Картоха хорошо взошла. Уже и морковка, и свекла появляются, укроп и петрушка проклюнулись, поэтому не пережи­вай, все дома в порядке. Телушка наша, что зимой народилась, вместе со стадом ходит на пастбище. Корова всегда с ней рядом. Никуда одну не отпускает от себя. А вот свиньи промежду собой часто дерутся. Куры цыплят высиживают. Папка в этот раз трех клу­шек посадил. Хочет побольше кур к зиме. Он говорит, что ты к снегу должна домой воротиться. Потому зиму все ждем. Каждый день в окно глядим: не пропустить бы снег, скорее бы тебя увидеть. А то лицо твое стали забывать, так долго тебя нет с нами. Никто нас не гладит по макухам на ночь, не зовет цветочками и ла­сточками, не скажет, что мы — красавицы. А так хочет­ся услышать это снова! Знаешь, если б можно было, я пехом бы к тебе пришла и уговорила б дядьку, злого сторожа, отпустить тебя домой, к нам. Ну, разве это взаправду можно, что за мешок комбикорма от нас забрали так надолго! Ведь в совхозе все воруют. Кто что может. Мы все знаем, но почему только тебя уви­дели и отправили в тюрьму одну за всех?..»

Егор отодвинул письмо, отчетливо представил кре­стьянский дом. В темном окне, прилипнув всеми коно­пушками к стеклу, детские лица смотрят на дорогу, ждут мать. Они ее любят. Может, пока малы?

«...Мамка, а меня Серега лупит. Скажи ему, чтоб не дрался! Не то я тоже сопли гаду расквашу! Вчера мы с ним в городе продавали газеты, и у меня получилось на пять рублей выручки больше. Он их у меня отнял. Еще и накостылял. Я папке пожалился, он велел са­мим разобраться. А как, если Серега на целую голову и три года старше? Я покуда не могу одолеть, зато когда вырасту, выкину его из дома насовсем...»

«Еще один домашний тиран растет»,— подумал Егор и отодвинул письмо. О своем задумался.

Вчера приметил, что Ольга стала готовиться в до­рогу. Вытащила с антресолей чемоданы, протерла их от пыли и начала укладывать в них свои вещички.

Егор случайно открыл дверь в ее комнату, хотел пожелать дочке спокойной ночи, а, увидев сборы, по­нял, что скоро придется смириться с отъездом и ска­зать последнее слово «прощай».

Даже мысль о таком сдавила дыхание, и слово вста­ло костью поперек горла.

Ничего не сказав, он закрыл за собою дверь, ушел на кухню к Марие Тарасовне. Та знала о сборах. Ольга уже сдала все экзамены, отказалась от выпускного ве­чера, чтобы сэкономить деньги на дорогу. Через три дня она получит аттестат и... уедет. Ее решение не изменилось.

Егор знал, что Тамара выслала дочери деньги на дорогу. Ольга сказала о том и берегла их. Мария Та­расовна однажды сорвалась:

—  

Хоть бы когда-нибудь копейку мне подкинула. Пусть бы на лекарства! Дочка называется! Хуже зверя. Срамотища единая!

Егор оборвал поток упреков, сыпавшихся не по адресу.

—  

Пошли, чайку попьем,— позвал Марию Тарасов­ну, взяв ее за локоть.

—  

Не хочу!

—  

Я прошу тебя, мам! Успокойся! Пойми меня пра­вильно, у льда тепла не вымолишь. Неоткуда его взять.

—  

Так ведь бросили они нас!

—  

Выходит, чужими были все годы, а мы их не по­няли. Ну, и ладно, насильно не пришьешь и не удер­жишь. Может, вместе им будет легче! — умолк Егор.

Прошло еще три дня. Дочь принесла из школы ат­тестат и, никому не показав его, положила в сумочку. Ольга даже билет на самолет купила и вечером выш­ла в зал, села рядом с отцом у телевизора.

—  

Я завтра уезжаю. Вы не обижайтесь, не ругайте меня. Ну, пора думать о будущем. Тут, в Поронайске, мне делать нечего. Нет даже института, в который хочу поступить. Да и жить здесь невыносимо. Пора на свои ноги становиться. Сколько на твоей шее сидеть буду? Пойду работать, стану помогать вам с бабулей,— гово­рила примирительно.

— 

Ты о себе думай, о нас не беспокойся. Проживем как-нибудь, много ли нам нужно? — успокаивал отец.

—  

Стыдно мне перед вами. Но что могу поделать? Не я решаю, кому ехать. Да и мама, видно, не сама по себе живет.

—  

Оль, ты уже взрослая и все же послушай, что я скажу. Теперь попадешь в чужую семью: мать за эти годы отвыкла, а отчим — вовсе посторонний че­ловек. С ним тебе тяжелее всего будет ужиться. Сдерживайся, не давай волю эмоциям. Не вбивай меж ними клинья раздора! Сразу станешь ненавист­ной, лишней в семье. Не сравнивай меня с ним. Я тебе — родной отец! Эту разницу ощутишь сразу, но свое мнение не высказывай вслух. Не советую. Не зли Тамару, не проси для себя слишком много и сразу. Это, конечно, не понравится отчиму. Если он начнет придираться по пустякам, перейди в об­щежитие, но без скандала, не хлопая дверью и ни­кого не упрекая. Если и в этом случае будет невмо­готу, черкни мне или позвони, я по возможности помогу, вышлю денег. Когда закончишь, если на то будет твоя воля, возвращайся в Поронайск. Работы врачам здесь всегда полно. Без дела не останешь­ся. Впрочем мы всегда будем ждать тебя,— закон­чил охрипшим голосом.

Ольга поцеловала отца в висок.

—  

Какой ты хороший у меня! — прижалась теплым котенком как когда-то в детстве.— Не провожайте меня, а то разревусь. Ну, перед дорогой нельзя плакать, го­ворят, что заплакавший при расставании уже никогда не встретится с провожавшими. Я хочу увидеть вас. Пусть через годы, но не прощаюсь. Я буду писать! Только вы не выкидывайте меня из памяти насовсем. Я вернусь к вам...

Мария Тарасовна весь следующий день возилась на кухне, готовила внучке в дорогу. Пирожки и котле­ты, жареная курица и вареные яйца,— все складыва­лось в сумку, которую под вечер не смог поднять даже Егор.

—  

Перестаралась мать! Тут не на дорогу, на целую зимовку запасов! Как раз до окончания института! — смеялся, давя слезы.

—  

Бабулька, зачем столько ватрушек? А котлет — целая кастрюля! И сало я не ем. К чему столько рыбы? Ну, ладно банку икры, ты же целых три положила! Мо­локо в дороге пить не стану, да еще к ним соленые огурцы! Я с таким прицепом без приключений не добе­русь к матери! — опустошала Ольга сумку, оставив себе лишь небольшой сверток, который без труда положи­ла в боковой карман чемодана.