— Обидели Жанну, — произнес после паузы Мусатов. — Работник она неплохой. А учитывая условия — просто отличный.

— Знаю.

Мусатов уложил журнал в плоский чемоданчик и щелкнул замком.

— Если она уйдет, парк проиграет…

— Вы сегодня первый день после болезни, — перебил Тарутин. — И как себя чувствуете?

— Ничего чувствую. Только вот удивляюсь, — выдержав недоуменный взгляд Тарутина, Мусатов продолжил с обидой в голосе: — Приняли главным механиком какого-то чудака. Шкляра. А я держал это место — работа ответственная, нужен подходящий человек.

— Чем он вам не подходит?

— Во-первых, ему сто лет. В таком возрасте отсутствие способностей компенсируют дотошной назойливостью… — Мусатов вновь откинул крышку своего плоского чемоданчика. — Вот, прошу вас!

Он протянул Тарутину ученическую тетрадь в клетку.

На обложке с явным удовольствием было аккуратно выведено: «Предложения о реорганизации поста ТО-2. Составитель Шкляр М. М.».

— Работает всего несколько дней, а уже… Налетчик какой-то.

Тарутин просмотрел несколько страниц. Графики, схемы. Все выполнено контрастно, цветными карандашами.

— Ну, скажем, не несколько дней, а несколько дней и сто лет, как вы сами утверждаете. К тому же свежему человеку все резче бросается в глаза… Сами-то вы просматривали тетрадь?

— Нет. Не успел.

— Давайте условимся, Сергей Кузьмич… Посмотрите сами, если найдете любопытным, скажете мне. — Тарутин закрыл тетрадь и вернул Мусатову. — Только не придирайтесь. Ладно?

У него сейчас было мягкое доброе лицо. Темные глаза светились понимающе и печально. Он встал и, разминаясь, сделал несколько шагов по кабинету.

— Мне нужны идеи, Мусатов. Позарез.

— Позарез нужны запчасти.

— Вы прагматик, Сергей, — засмеялся Тарутин. — Хотя по статусу прагматиком должен быть я. А вы главный инженер, носитель идей.

— Все идеи в таксопарке сводятся к одному: достать запчасти. — И Мусатов поднялся. Затянутый в модный узкий костюм, он казался таким же высоким, как Тарутин.

— Конечно, Сергей, конечно. Запчасти — это день сегодняшний, — горячо произнес Тарутин. — Но меня удивляет другое. Почему человек, работая в такой организации, как таксопарк, хочет казаться прагматиком? Рвущим на ходу подметки… Вот и у вас, Сергей… какое-то раздвоение личности, извините меня, бога ради… К примеру, вы сейчас одеты, скажем, как турист из Парижа…

Мусатов, недоумевая, старался понять, куда клонит директор. А Тарутин нервничал. Ему не хотелось обидеть Мусатова. И он уже жалел о том, что затеял весь этот разговор. Неприятный инцидент с Кораблевой. Теперь вот с Мусатовым…

— Чем же вас так огорчил мной внешний вид?

— Наоборот! — воскликнул Тарутин. — Мне это очень даже нравится! Вы, вероятно, такой и есть человек… А хотите казаться…

Зажужжал зуммер телефонного пульта.

Тарутин с облегчением нажал клавишу.

— Андрей Александрович? — послышался голос секретаря заместителя начальника управления. — Вы не забыли, в пять совещание у Ларикова?

— В пять? Назначали на три.

— Переменилось. Михаил Степанович занят.

— А в пять я не смогу.

— То есть как? — удивилась секретарь. — Вас вызывает Михаил Степанович.

— В пять у меня кончается рабочий день!

Тарутин отключил связь и смущенно посмотрел на Мусатова — может быть, тот забыл уже о разговоре, хорошо бы.

Вновь раздраженно зажужжал зуммер.

Тарутин повернулся к селектору.

— Андрей, ты это что, дружок? — послышался голос Ларикова. Низкий, неторопливый, типично начальнический голос. — В пять я собираю директоров всех парков.

— В пять не могу, извините.

Недоуменная пауза на мгновение отключила слабые посторонние звуки, проникающие в кабинет из коридора.

— Хоккей, что ли?

— В пять заканчивается рабочий день, Михаил Степанович…

— Ты, верно, не понял — вызываются все директора парков.

— Это их дело, — негромко произнес Тарутин.

Сопротивление ему давалось нелегко. И Мусатов это видел, проникаясь к Тарутину уважением и… состраданием.

После пяти можно посидеть где-нибудь, выпить пива, — продолжал Тарутин. — Все, что я могу вам предложить.

Было слышно, как Лариков хлопнул по столу кулаком.

— Ладно. Приходи завтра в одиннадцать, потолкуем отдельно.

— В одиннадцать, извините, не могу.

— Производственная гимнастика? — Голос Ларикова густел, в нем появились хрипы, ничего хорошего не сулящие.

— Нет. В одиннадцать административная комиссия.

— Хорошо. В час. Все!

Бледно-розовая подсветка клавиши погасла.

Тарутин развел руками, мол, ничего не поделать.

— Кстати, и вас Лариков вызвал к себе на совещание, — кивнул он Мусатову.

— Ну, завтра он покажет нам. — Мусатову не хотелось возвращаться к прерванному Лариковым разговору. И Тарутин был ему за это благодарен…

— Покажет? Не думаю. Лариков умница… Впрочем, кто знает?

В телефонной будке Тарутин ощущал свой рост. Поэтому он никогда полностью не забирался в будку.

Придерживая коленом тяжелую сейфовскую дверь, он медленно вычерчивал пальцем дугу. Выждал, когда диск займет начальное положение. И вновь осторожно рисовал дугу…

Номер телефона он нашел в журнале регистрации заявок о пропаже вещей на линии.

Не окажись ее сейчас дома, у Тарутина появится возможность позвонить еще раз и тем самым продлить приятное томление ожидания и неопределенности. Он мог позвонить и из дому. Но это было бы через час… «Слабовольный человек! Дамский угодник», — корил себя Тарутин, замирая в ожидании, вслушиваясь в далекие гудки вызова… Что он ей скажет, чем объяснит свой звонок, об этом Тарутин не думал. Вернее, думал, но каждый раз по-новому и в итоге так ничего и не решил…

Когда в аппарате с грохотом сработало соединение, он даже удивился, точно это не предусматривалось игрой…

— Алло! Я слушаю…

Голос ее звучал без всякого искажения, живой и выразительный.

— Э… Здравствуйте, Виктория Павловна.

— Добрый вечер. Кто это? Минуточку… Это начальник всех таксистов?

Напряжение спало. Тарутин удивился ее проницательности и засмеялся.

— Положим, не всех, а только части.

— Не имеет значения. Почему вы не позвонили мне в тот же день? Я ждала.

— Честно говоря… — растерялся Тарутин.

— Итак, вы звоните, чтобы сообщить о том, что нашлась моя сумка? Или хотите со мной повидаться?.. Не слышу…

— Видите ли…

— Просто Вика, — подсказала она.

— Да. Видите ли, Вика… я действительно рад был бы вас повидать.

Через полчаса Тарутин с букетиком астр поднимался в лифте. У каждой площадки кабина за что-то цеплялась, скрипела всеми частями и, казалось, готова была развалиться.

Вот и шестой этаж. И дверь с белым ромбиком «35».

Тарутин коротко позвонил. Тотчас за дверью залился пес, словно перехватил у звонка эстафету.

— Пафик! Несчастье семьи! На место!

Дверь отворилась, и Тарутин увидел Вику.

Она улыбалась. Глухое синее платье особенно рельефно подчеркивало ее тонкую белую шею. Ногой она прижимала к стене лохматого песика, заросшего, как волосатый человек Андриан Евстифьев из старого учебника биологии..

В коридор выглянула женщина, чем-то похожая на Вику. Тарутин не успел и поздороваться, как женщина стремительно исчезла, словно ее силой втянули внутрь. Дверь комнаты захлопнулась.

Вика протянула маленькую ладонь.

— По-моему, вы еще больше выросли с тех пор, как я вас видела… Господи, какие астры! Спасибо!

Они прошли в просторную комнату с большим старинным окном, смещенным к правой стене. Стрельчатый свод окна венчал ангелочек с лирой. Лепные украшения потолка были несимметричными — видно, комнату перегородили. В углу, под окном, расположился письменный стол, заваленный книгами и перфолентами. Широкая тахта. Два кресла, современные, тонкие, ненадежные с виду…

Тарутин опустился в одно из них.

Вика села во второе, напротив.