Фиртич услышал, как на том конце чиркнула спичка, Лукин прикуривал.

- Лучший универмаг прошлого года. И арестован банковский счет. Не в состоянии погасить задолженность... Придется создать комиссию.

- Повремените. — Голос Фиртича дрогнул. Ему не хотелось просить, ставить себя в зависимость. — Прижать меня вы всегда успеете.

- Конечно, — не терпел Лукин. — Занялись реставрацией. Гостей принимаете зарубежных. Вот и забыли обязанности... Как бы все не поломалось, товарищ Фиртич. До свидания.

Лисовский сидел не двигаясь. И дышал напряженно, упрятав тяжелую голову в плечи. Дряблые веки наползли на крупные глаза. Губы побелели... Лисовский испугался?! Фиртича пронзила эта мысль. Лисовский, который не боялся ни бога, ни черта... Конечно, целая серия неприятностей! На нем еще висит нелегкий груз: сокрытие истинных результатов прошлого года, ложные сведения и премия практически за провал плана. А дело с Кузнецовым? Какие цепи приковали Лисовского к директору Универмага? Почему так предан? Или только петушился, а на самом деле боялся?

Фиртичу стало жаль Лисовского. Сам смелый человек, Фиртич чувствовал смелых людей. Неужели на этот раз интуиция его подвела? А может быть, Лисовский вовсе и не боится? И выглядит таким несчастным совсем по другой причине?

- Банк уже прекратил платежи нашим поставщикам? — спросил он.

- Вчера, — помедлив, ответил Лисовский. — Нескольким оптовым базам, швейному объединению...

- Со швейниками я договорюсь. Поверят. И с Мануйловым попробую... Иначе нам не погасить долги за чертову шарашку, Вторую фабрику. А им и горя мало, свое получили. За брак.

- Не за брак, за неходовую обувь. — Лисовский был бухгалтер и уважал точные формулировки. — Был бы явный брак, и разговаривать с фабрикой не стали. А неходовку надо расхлебывать, коль набрали.

Фиртич не знал, чем успокоить главного бухгалтера. Каждое слово могло обернуться обидой...

- Эх, Михаил Януарьевич... Хотя бы вчера мне сообщили о санкциях банка. Перед их звонком в горком.

- Вчера? — Лисовский выкатил из-под век голубые глаза. — Вчера, — повторил он и, тяжело ворочаясь, вылез из кресла. Сделал несколько шагов, ухватил дверную ручку. — Вчера вы были заняты не менее важным делом.

Лисовский вышел.

И Фиртич все понял... Да, именно из-за него, Фиртича, из-за его затей старик жертвовал всем: добрым именем, профессиональной совестью. Честью, наконец... Ради его затей! Этот медлительный человек с остатками рыжеватых волос верил в него больше всех. Больше Мезенцевой, Индурского. Те ничем не рисковали. В случае провала падал бы только он, Фиртич. Один! А падает сейчас его главбух. Ведь формально только Лисовский оказался виновным в создавшейся ситуации. Он обязан был настоять, сообщить во все инстанции о нарушении закона директором...

Фиртич обхватил ладонями шею, сомкнув их в замок на затылке... Вторая обувная... Рудина...

В дверь просунулась голова нетерпеливой продавщицы.

- Я занят! — произнес Фиртич, не размыкая пальцев.

- Вы нас примете! — Девушка уже вошла в кабинет. Солнце освещало ее фигуру, оттеняя каждую складку синего халата.

- Я занят, — повторил Фиртич.

- Моя фамилия Козлова... А со мной Неля Павлова. Мы из секции женской обуви.

Только сейчас Фиртич разглядел вторую продавщицу. Рядом с высокой и нескладной Козловой, Неля выглядела подростком.

Несколько коротких шагов, и Неля, обойдя подругу, приблизилась к столу директора.

...

Таким директора видели нечасто.

Фиртич шел, чуть сутулясь, склонив голову. Погасшая сигарета торчала в углу сжатых губ. Ярость, казалось, состарила его. Бледность, пробившаяся сквозь природную смуглость кожи, проявила ранние морщины. Рубец, след давней автомобильной катастрофы, выглядел уродливо и свежо...

Фиртич вышел из Универмага как был, в одном костюме. Он будто и не ощущал резкой сырости весеннего дня. Миновал короткий переулок и свернул на Театральную площадь, куда выходили ангарные ворота склада. Зрелище, представшее взору, подавило его своей безысходностью. Мятые, давленые коробки с обувью тянулись к вокзальному своду из бурого кирпича. В узких проходах пахло мокрым картоном...

Мысль о том, что можно распродать эти гигантские залежи, казалась бредовой. Заведующий складом — широкий мужчина в грязно-синем халате, натянутом на ватник, — жарко дышал в затылок директора.

- Вот... Так, значит... Сказано принять, я и принял, — испуганно бормотал он.

Фиртич резко обернулся. Заведующий с налета толкнул директора мягким животом и ошалело отпрянул в сторону.

- Что ж ты, стервец, а?! — сорвался Фиртич.

- Что я, что я? — лепетал заведующий складом. — Сами же подписывали счета... — Он подошел к столу и достал толстую пачку накладных, журнал оприходования.

На счетах стояла подпись Фиртича. Или Индурского.

- Каюсь, Константин Петрович, — тянул завскладом, — не заглядывал я особенно в накладные. Сколько привозили, столько и принимал. А заглянул как-то — и сам за голову схватился. Раза в два больше разрешенного принял...

Хитрец. Хотел частичным признанием вины облегчить свою участь, раз дело выплыло наружу. И не придраться: всего лишь грубая служебная промашка. В злом умысле не обвинишь. Наверняка свою корысть имел, каналья. Но как докажешь...

Ватное, отупляющее равнодушие вдруг охватило Фиртича. Такого чувства он давно не испытывал. Возможно, с тех пор, как выбежала из ельника на заброшенную лесную дорогу девчушка в красном платье. Фиртич тогда успел повернуть руль, и машина врезалась в дерево... Пожалуй, именно такое равнодушие и отупение охватило его в больнице, когда узнал, что с девочкой ничего не случилось. Реакция на страшную, но уже вчерашнюю весть...

- Как же вы так, Дятлов? — Фиртич потрогал рубец. — Как же нам работать? Если люди готовы все предать, все продать... Что же осталось-то в вас, Дятлов?

Заведующий складом моргал ресницами. Человек недалекий, он все же уловил растерянность в голосе директора.

- А что я? Что я-то? — осмелел заведующий. — Сами-то куда смотрите... Рудина-то от вас бумаги приносила...

Но Фиртич его уже не слышал...

4

Длиннющий прямой коридор упирался в дверь обувного отдела. Облезлая эта дверь скрывала овальное помещение, разделенное на две части. Меньшую занимала заведующая Стелла Георгиевна Рудина. В большей размещались товароведы и вечно толкался народ: кладовщики, экспедиторы, транспортный люд. Нередко встречались личности, не имеющие никакого отношения к отделу: директора магазинов и аптек, косметички, железнодорожные кассиры, представители общепита и прочая бытовая «знать». Здесь, в бывшей гостиной бывшего Конногвардейского общества, они чувствовали себя как дома. Нередко клиенты приносили с собой всякие деликатесы и распивали кофе вместе с товароведами. Как эти три дамы, живой вес которых на круг был не менее четырех центнеров. Компанию им составляли три товароведа. В стареньких халатах, в одинаковых глухих свитерах. Товароведы нервничали, поглядывали на часы. Прислушивались...

- Стелле все можно, а нас на пайке держит, — произнесла старший товаровед. И добавила, глядя на одну из дам: — Три дня за тебя просила, цени!

Толстуха передернула широкими, точно подоконник, плечами. В знак некоторой несправедливости слов. Игра- то идет не в одни ворота...

Наконец дверь растворилась, и появилась Наталья-кладовщица в обнимку с тремя плоскими коробками.

- Ну даешь! Рожала ты их, что ли? — воскликнули облегченно товароведы. — Вот-вот Стелла вернется с обеда.

- А что, Стелла не знает? — замерла кладовщица.

- Да знает! Только что ей в голову взбрыкнет... Меряйте, девки!

Толстухи резво сбросили свою родную обувь и приняли из рук кладовщицы серебристо-белые сапожки на высоком каблучке. Сапожки крутили лебяжьими шеями, сопротивляясь коротким толстым ногам. Словно их топтали, а не мерили...

- Что они там, на ходулях ходют? Шкилеты несчастные. Мучайся из-за них, — шептала брюнетка, склонив к полу розовый затылок.