Сазонов поморщился и пригладил редкие мягкие волосы. Самые большие заботы по воскреснику обычно падали на плечи администрации.

- А что обсуждать? — вставила Рита. — Иностранцев ждем в понедельник. Комсомольцы явятся все, не подведут.

Чистые стекла очков отразили падающий из окон сизый свет уходящего дня. Многие заулыбались. Подумали о том, что не так уж и плохо прибрать основательней свой уголок. Спокойно, без суеты. Универмаг для всех, кто сидел в кабинете, был родным домом. Большим, старым, любимым домом. И если в последние годы он и держал величавый вид, то единственно благодаря стараниям этих людей.

Так «второй вопрос» решился сам собой, без особого обсуждения. К тому же воскресник устраивался взамен рабочего дня, и выбирать не приходилось...

- Вот и ладно! — воскликнула Лаура Степановна. — Вернемся к докладной администрации.

И все посмотрели на Татьяну. Оказавшись в центре внимания, Татьяна заерзала, согнув и без того сутулую спину.

- Как же так, Танюша, — плаксиво произнесла Сударушкина. — Пить на работе, а? И где? в «Олимпе»... Ая-яй! — Сударушкина смотрела на Татьяну с такой жалостью, словно та была безнадежно больна и жить ей полчаса, не более.

- Да ладно вам, — вяло пробормотала Татьяна. Не хотелось ей оправдываться, доказывать, что не пила она, а лекарство принимала. Она вообще не хотела являться на местком. Пусть увольняют, пусть что хотят делают... Но вот это спокойное и будто сглаженное обсуждение воскресника задело ее. Она почувствовала внутреннюю связь всех этих людей со стареньким «Олимпом», их принадлежность, к одной семье и свою отчужденность в их глазах. И обида сдавила ее грудь, стучала в висках, тяжелела в глазах колкими сухими слезами...

- Панькаемся. А они на голову садятся, — проговорил Аксаков, заведующий швейно-меховым отделом, — Разрешите мне высказать мнение по этому поводу.

Азарий Михайлович Аксаков был одним из старейшин «Олимпа». Сухопарый, подтянутый, с тронутыми давней сединой пышными усами, любитель классической музыки. Ни один стоящий концерт в филармонии не проходил без его непременного присутствия. И место у него было свое, на хорах, в первом ряду...

Склонив голову набок, Аксаков бросил птичий взгляд на Татьяну.

- Я рассматриваю проступок Козловой не как ее личное поведение. Это оскорбление всему нашему цеху...

Татьяна сжимала острыми коленями растопыренные ладони. Кожа лица натянулась, уши пунцово пробивались сквозь соломенные волосы.

- Вы уж слишком, Азарий Михайлович, — с ленцой проговорила Рудина. — Разобраться надо! — Она плотнее завернулась в платок, отчего яркие цветы выступили резкими пятнами ожога.

Аксаков опустил глаза к лацканам пиджака, сбил пальцем пушинку и проговорил, пряча раздражение:

- И очень странно, когда подобный проступок не находит осуждения прямого начальства... — Аксаков рассердился. Рудина явно уводила разговор в сторону.

В кабинете поднялся шум. Особенно негодовал Сазонов. Его длинный нос дергался в нервном тике...

Рудина, улыбаясь, смотрела на своих расходившихся коллег.

- Что вы шумите, что вы шумите, — повторяла она, не повышая голоса. — Господи, ну что вы шумите?! Я могу рассказать, чем вызвано поведение Козловой.

Татьяна в изумлении подняла на Рудину глаза.

- Да, могу, — продолжала та. — Только попрошу мужчин выйти минут на пять.

Тишина в кабинете стала плотной и настороженной. Впервые на заседании месткома прозвучало такое предложение.

- То есть как выйти? — пробормотал Аксаков. — Почему?

- Есть вопросы, которые могут обсуждать между собой только женщины, даже на месткоме.

Аксаков высокомерно одернул подол пиджака. Сазонов вобрал голову в плечи и хмурился. Вдруг, не ведая, он действительно заварил кашу...

Женщины в предвкушении пикантной истории поглядывали на Татьяну потеплевшими глазами, они заранее ей уже все простили. И подгоняли мужчин нетерпеливыми возгласами. Татьяна откинула со лба влажную прядь. В серых глазах лихорадочно искрились зрачки, а губы с подсохшей корочкой слиплись в узкую полосу. Она медленно повернула голову в сторону Рудиной и проговорила высоким шепотом:

- Вы ничего никому не скажете! Потому что вы ничего не знаете.

- То есть как? — вспыхнула Рудина.

- Вы ничего не знаете, — повторила Татьяна, не меняя голоса. — И то, что вы собираетесь сказать, вам донес обо мне какой-то подлец. И сплетник. Жаль, я не знаю кто... И не хочу знать... Можете объявить мне выговор, уволить... Но если вы сейчас скажете хоть слово...

Татьяна сорвалась с места и выбежала из кабинета.

...

За углом ее ожидал Леон.

- Предлагал тебе доктора, отказалась, — проговорил он, выслушав сбивчивый рассказ Татьяны.

- Хватит. Надоело, — отбивалась она.

- Еще родится какой-нибудь кретин от твоих фокусов, — не унимался Леон.

- Может, мне и вправду сходить с тобой к нормальному врачу? А то меня уже воротит с этой спиртовой дряни.Сама решай, что тебе делать. К тому же поздно. Когда мы ходили к врачу — уже было поздно. А сейчас и подавно.

- А ты женишься на мне?

- Сказал — женюсь. Самому надоело мыкаться... А ребенка заводить нам ни к чему, рано.

- Думаешь, я не замечала, как ты стал меня избегать, когда узнал про ребенка, — вздохнула Татьяна,— Свадьбу будем делать?

- Посмотрим. Денег нужен мешок.

- У меня отложено на свадьбу. Пятьсот рублей. Дядя подарил, мамин брат. Он в Магадане живет...

- Им хорошо там. Лопатой деньги гребут, — позавидовал Леон.

- А знаешь, я вот не замечаю, когда у меня нет денег.

- Как так?

- Не замечаю, и все. Их нет, а я не замечаю. Приходят — уходят. В голову не беру. Чтобы из-за этого...

- Ты что, — перебил Леон, — и дел никаких не делаешь?

- Каких дел? Сдурел?.. Говорят, до Фиртича крутые дела шли. И Стелла наша чуть не вспыхнула синим огнем. А сейчас не знаю. Может, кто и делает... Болтовни много — это точно. В небольших магазинах, возможно, и делают, а в нашем...

Татьяна прыснула. Она представила, как «делают дела» Нелька Павлова или Юлька Дербенева. Их дела!

- Что смеешься?

- Своим мыслям... Как-то смотрю — мужик бочку пустую катит. Огромную, как дом. Видно, купил у какого-то ханыги огурцы дома солить. Спрашиваю: почем брали? Интересно, такая большая бочка... «Пятерка, — говорит, — и вся игра!» Вот и наши дела. Шума много...

- Много ты знаешь о делах в Универмаге... Вот скажи, почему Рудина тебя выгораживала на месткоме?

- Почему, почему, — протянула Татьяна. — Невыгодно ей. Премии отдел лишат.

- Ха! Премии! Я на нее надавил.

- Ты?

- А кто же? Я!

- Господи... Чихать она на тебя хотела. Ты и она! Все хочешь, чтобы я зависела от тебя. — Она резко обернулась к Леону. — Не ты ли ей поведал, что я хочу водкой от ребенка избавиться?

Леон молчал. Татьяна смотрела на него не мигая.

- Нет. Не я, — выдавил Леон,

- А кто тогда?

- Откуда я знаю? У меня с ней свои дела.

- У тебя с ней?! Хо-хо!

- Так вот слушай... Твоя Рудина еще какие дела проворачивает. Есть у меня корешок на обувной фабрике... Так он и один старичок-снеговичок со Стеллой твоей в пай вошли. Правда, я не знаю, чем они ее приманили. Но дело серьезное. Для фабрики. Иначе фабрике этой крышка...

И Леон рассказал, как приоткрыл дверь в ванной комнате в квартире Рудиной, когда менял смеситель. И все слышал. Речь шла о завозе в Универмаг крупной партии малоходовой обуви, что скопилась на фабрике. Небесплатно, конечно. Потом кто-то захлопнул дверь из комнаты.

Татьяна слушала не перебивая.

- Да ну их всех, — решила она. — Конечно, Стелла стерва. Но меня пока не теребит.

А Леон уже пожалел, что рассказал Татьяне эту историю. Хотел показать себя... Да ладно, обойдется...

5

До отъезда в аэропорт оставалось минут сорок. Фиртич сердился на себя: разговор с комсомольцами надо было проводить не второпях. Что ж, он еще вернется к такому разговору, это лишь начало...