- Татьяна... — Девушка запнулась, умолчав фамилию.
- Вам нравятся эти сапоги?
- Ничего, — ответила Татьяна Козлова.
- Почему же «ничего»? Смотрятся лучше ваших черевичек.
- А колодка? Ногу выворачивает. — Татьяна бросала по сторонам растерянные взгляды, словно ища поддержки.
Фиртич хотел было уже оставить девушку, как подошел старший продавец отдела Дорфман. Поздоровался.
- Имеете что сказать, товарищ директор?
- А что, Борис Самуилович, вам нравятся эти сапоги?
- Для жены? Для посторонних?
- Считайте, для жены, — улыбнулся Фиртич.
- Для жены? — Дорфман поправил яркий галстук. — Я бы воздержался.Видите! — обрадовалась Татьяна.
- Ша! — воскликнул Дорфман. — Я бы воздержался. Вы спросите: почему? Я отвечу. Берем в руки образец. — Он бережно взял пальцами сапожок. — Что мы видим? Во-первых, разный товар...
- Разный? — удивился Фиртич. — Совершенно одинаковый!
- Для вас да, для меня нет. Проведите рукой по коже. Чувствуете? Правый сапожок ползет, чувствуете?
Фиртич провел ладонью. Действительно, черт возьми, правый сапожок пожиже, что ли. А с виду совершенно одинаковые.
- Из разных кусков, уверяю вас. Правый быстрее сносится. Теперь каблук. Смещен относительно своего места. Видите?.. Подкладка, подкладка. Что мы имеем насчет подкладки? — Дорфман просунул руку и принялся что-то щупать, прикрыв глаза. — Тоже не ах, я вам скажу... Словом, Константин Петрович, я вас уважаю, я бы воздержался... Но если человек не понимает, то и так сойдет. Будет носить и благодарить бога.
Фиртич теперь смотрел на сапоги другими глазами. Сколько прошло через его руки образцов обуви, прежде чем поступить в продажу...
- А колодка? Вот Танечка говорит...
- Что колодка! Все кивают на колодку. Я другое вам скажу. Среди наших колодочников есть такие мастера — ни в какой загранице не найдешь!
- Что вы говорите, Борис Самуилович! — заволновалась Татьяна. — Поносили бы вы эти сапоги.
- Что я говорю! — воскликнул Дорфман. — Я говорю: колодочники у нас есть классные, скульпторы. А это вымирающая профессия. На Кавказе, говорят, хороший колодочник живет как царь, но это другой разговор... Все дело в культуре производства. Все дело в клее. Чтобы они были живы и здоровы, но они столько кладут клея, что сапог превращается в колоду. Ногу в нем печет, как в трубе.
- Здрасьте. При чем тут клей! — вмешался незнакомый молодой человек с красивым капризным лицом. — Дело не в клее. Дело в подкладке. Иностранцы кладут кожу. А мы что? Синтетику.
- Именно иностранцы сажают синтетику! — гордо поправил Дорфман. — А мы кожу, нам не жалко. И какую еще кожу, чтоб я пропал.
- Иностранцы на подкладку делают более тонкий срез, поэтому она и мягче, — вмешалась женщина в очках.
- Теперь я скажу: здрасьте! — разволновался Дорфман. — Все всё знают. А я, можно сказать, с детства стою в обувном отделе.
- Подумаешь! — Белолицый красавец метнул в Дорфмана снисходительный взгляд. — Что толку? Правильно девушка говорит: колодки наши ни к черту.
- Кто вы такой? — Дорфман не шутя рассердился. — Идите себе! Вы не из нашего Универмага, так идите себе. Тут разговаривают свои люди. Слова нельзя сказать, чтобы тебя не подслушали. — Он повернулся спиной к незнакомцу, отпихнув того от Фиртича. — Я приведу вам человека, Константин Петрович. Это наш старший бракер Зотов. Не верите мне — поговорите с Зотовым. А слушать, что болтают всякие, я бы не советовал.
Дорфман ухватил Фиртича за пуговицу и потянул в сторону.
- Борис Дорфман знает об обуви все, что может знать человек об обуви... Теперь вы посмотрите на мои ноги. Сегодня праздник. Сегодня конъюнктурное совещание. В чем пришел на праздник Борис Дорфман, человек, который всю жизнь имеет дело с обувью? Скажете, это Италия? Три года с ноги не снимаю.
Дорфман потянул вверх штанины просторных брюк и продемонстрировал коричневые туфли.
- Вторая обувная фабрика, — ехидно произнес за его спиной белолицый красавец. — И сейчас выпускаем этот артикул, но другой фасон.
Дорфман удивленно взглянул через плечо на молодого человека. Тот улыбнулся Фиртичу и представился:
- Сергей Алексеевич Блинов, начальник отдела сбыта Второй обувной фабрики. — Он покосился на Дорфмана. — А человек, который носит коричневые туфли и зеленые носки, не имеет права издать звук.
- Я торопился, — потупился Дорфман.
- Подумаешь! Начальник сбыта Второй фабрики! — фыркнула Татьяна.
- Ша! — одернул ее Дорфман.
- Что «ша»! Вы против него академик, Борис Самуилович... Какую они сейчас обувь гонят? Ортопедическую! А то, что вы носите, так это когда было! Три года назад.
Дорфман смущенно повел плечами в сторону Козловой: что она там говорит?
- Разрешили бы, я бы эту Вторую фабрику...
Фиртич тронул за локоть Татьяну и поспешил к своему месту.
- Что это тебя занесло, милая? — Серега Блинов повернулся к Татьяне.
Он готов был убить эту девчонку. Столько раз пытался поближе познакомиться с Фиртичем, и все неудачно. Последний раз он видел Фиртича в баре «Кузнечик», но присутствие Мануйлова сковывало Серегу: старик его хорошо знал, и не с лучшей стороны.
- А то! Стою за прилавком с вашими лаптями как дура, — отрезала Татьяна. — Идемте, Борис Самуилович. Начинается.
Дорфман повернулся и покатил круглое свое тело к секции. Уши его возмущенно пылали, седенький хохолок вздрагивал. Рядом шла Татьяна.
- Мерзавец! Он в день зашибает столько, сколько вы за месяц. Слышала я о делах на их фабрике...
Серега Блинов поглядывал со своего места на затылок Фиртича, досадуя, что девчонка испортила удобную ситуацию.
Фиртич резко обернулся и метнул недовольный взгляд. От неожиданности Блинов скользнул глазами в сторону. Он не ведал о необычайной способности Фиртича чувствовать на себе чье-то внимание. Впрочем, Фиртич не придал значения личности начальника отдела сбыта Второй обувной фабрики.
Общегородское конъюнктурное совещание по каждой из групп товаров проводилось раз в год. Его можно было сравнить с прохладным душем в знойный летний день: пройдет время — и жара вновь сонной одурью свяжет тело. А благие намерения тех, кто собрался в выставочном зале, позабудутся в слепой погоне за «экономическими показателями». Только по какому-то бесовскому наваждению показатели эти из стимула прогресса зачастую превращались в его оковы...
Фиртич слышит, как срывается на крик женщина в голубом костюме. Она держит перед собой изящный дамский сапожок.
- Этот образец получил в Брюсселе Большую медаль. Мы оставили позади французов, англичан, даже итальянцев, законодателей моды на обувь! Всех! — Художница оставила сапожок и достала из чемодана другой. Тусклый, с припухлым, точно простуженным мыском. — А вот сынок брюссельской красавицы. Дитя любви! — Она подняла сапожок над головой.
В зале негодующе зашумели. А сапожок все дрожал в вытянутой руке художницы, голос которой изменился, погас. Стал домашним, тихим.
- Я хочу сказать... Есть ли более печальная судьба, чем у наших художников-модельеров? Когда на глазах уродуют твоего ребенка...
Женщина умолкла, пытаясь справиться с собой. Зал сочувственно молчал. Молчали и те, кого сейчас укоряла главный художник Дома моделей. Конечно, они могли ответить, да толку что? На фабрику из объединения присылают верхний крой, присылают нижний крой, подкладку, клей в бочках, нитки, шнурки, план в рублях... Они все это скрепляют, сшивают, склеивают, прячут в тонкие коробки, которые и от взгляда сминаются...
- А те, кто кроил верх... Или низ... Или стельки резал... Дают им кожу, к примеру. Правда, они просили цветную — им завезли черную. Они просили облагороженную — им всучили простую. Они просили образцы, взятые из последнего альбома, — им навязали из предпоследнего, а из последнего будут выпускать через год... И с кожевенника тоже спрос маленький, он человек зависимый. Прислали сырье, он обработал. Шкура-то какая была? Толстая, жесткая... Так ведь забили скотину преклонного возраста. А что делать? Телят забивать невыгодно, мяса мало. Думать надо в государственном масштабе, а не то что натянул мягкие сапоги—и гуляй себе. Не сгибаются? Согнутся, дави сильней! А если насчет окраски, так при чем тут кожевенники, если красители им химия поставляет? Это вообще другое министерство!