— И на третью ногу!

После девятой или десятой ноги коньяк, казалось, стал действовать — чужак чуть покосился. Однако Рубена качало, как буй во время шторма, и надежды на него было мало. На выручку пришел его брат Вильгельм, быстро смекнувший, в чем дело. Встав перед гостем с непочатой бутылкой коньяку в руках, он крикнул:

— Дядька невестин тоже хочет с вами чокнуться!

Чужаку ничего не оставалось, как пить дальше.

А пить он умел, это надо признать. Однако и мужички с Фагерё — не промах, да и было их немало. Когда Вильгельм, опрокинув изрядное количество бокалов, сошел с дистанции, эстафету принял брат Аксель. После Акселя на вахту заступил Леандер, затем Исаксон. Медленное передвижение незнакомца было отмечено рядом пустых бутылок вдоль дорожки. Наконец коньяк взял верх и над чужаком.

— Ну тепер… тостаточно… — проговорил он, не донеся бокала до рта и еле ворочая языком.

Челюсть отвисла, по черной бороде стекала слюна.

Сделав шаг вперед, гость покачнулся.

И упал прямо на гравий.

В воздухе разлился резкий запах полыни. Мужички увидели, что вместо левой ступни у чужака черное, будто лошадиное, копыто.

— Господи Иисусе, — прошептал Рубен Дальстрём, тут же протрезвев.

Леандера звучно вырвало в клумбу у крыльца.

— Ш — што… што нам ш ним делать? — еле выговорил Аксель.

Рубен Дальстрём крепко задумался.

— Отнесем его к утесу Щистен и бросим в море, там глубоко, — решил он наконец.

Взвалив бездвижного незнакомца на тачку, мужички повезли его к Щистену. На всякий случай набив карманы плаща камнями, они бросили его в море. Гость пошел ко дну, как топор.

Ни Рубен Дальстрём, ни остальные после ни разу не говорили о том, что произошло с ними той ночью. А Рубен до самой смерти не подходил к Щистену и на пушечный выстрел.

Селия так и не узнала о своем спасении. Она поехала на материк за мужем, чтобы делить невзгоды и радости, а также повиноваться мужу, как учил апостол Павел.

Колесо времени совершило годовой оборот и еще один. Никто в Граннасе не получал вестей от Селии, и сама она не наведывалась, даже на Рождество. Все думали, что ей не хватает времени: не так-то это просто — явиться в большой дом на материке и зажить там среди чужих людей.

На третьем году Селия написала, сообщив, что родила ребенка — прекрасного малыша, нареченного Альбертом, как отец. В Граннасе не знали даже о том, что она была беременна. Стали ждать приглашения на крестины, но напрасно.

Еще один годовой оборот, и снова наступило самое тяжкое и темное время — перед тем как белый снег ляжет на шхеры, а море покроется льдом.

Тогда Селия и прибыла на Фагерё вместе с сыном. Другого багажа у нее не было.

— Я больше не могу, — сказала она.

Селия вплыла в свое замужество гордым красивым галеасом, а домой вернулась потрепанная бурей, с поломанными мачтами и треснувшими шпангоутами. Молодость ее осталась на Большой земле — вместе с сиянием глаз и нежным румянцем. В черных волосах проблескивали седые нити. Селия выглядела изможденной, ключицы торчали, как у старухи.

Она не желала рассказывать, что ей пришлось пережить. Когда отец спросил, Селия лишь покачала головой: «Никому не скажу до самой могилы».

Она попросила истопить баню, заперлась там одна и мылась, не жалея воды.

К ребенку она никому не позволила прикоснуться. Когда Рубен Дальстрём хотел взять его на руки, она закричала и крепко прижала сына к груди. Селия посмотрела на отца такими глазами, что тот отшатнулся. А ведь Селия знала, что нет мужчины добрее и чадолюбивее, чем ее отец.

Что все-таки произошло с коротким браком Селии, осталось неясным. Рубен Дальстрём хотел заявить в полицию, он был готов поехать на материк и призвать супруга дочери к ответу. Селия упрашивала его не делать этого. Она так молила, что можно было заподозрить, будто бывший муж ей все еще не безразличен.

Дело так и не довели до конца, поскольку супруг Селии опередил и полицию, и Рубена Дальстрёма.

В ночь перед Рождеством он отправился в лес, захватив с собой крепкую веревку. Шел он, видно, долго: нашли его только на день Избиения младенцев, подключив к поискам военных из близлежащего гарнизона. Когда о произошедшем сообщили Селии, она пробормотала: «Черт забрал раньше времени».

Этих тихих слов не расслышал никто, кроме Рубена Дальстрёма. Его же словно веслом по спине ударили.

Селия осталась жить дома, будто старая дева, окруженная сплетнями и слухами, как корова на пастбище, облепленная мошкарой и оводами. Судачили много и охотно, мнения разделились. Многие обвиняли в произошедшем саму Селию: в разладе всегда виноваты двое, а если муж поднимает руку на жену, то, видно, что-то она натворила. Да пусть даже муж был несправедлив, нет у женщины права сбегать из семьи, сказал же Иисус Христос: «Что Господь соединил — человек да не разлучит».

Защитники Селии отвечали, что Большая земля — это все-таки не Фагерё, что на материке живут совсем другие люди, среди которых встречается много преступников, хулиганов и сумасшедших — стоит лишь открыть газету, там все сказано. Селия в ответе за себя и за сына. Если б ей только хватило ума выйти за парня с архипелага, ничего бы и не случилось!

Некоторое время разговоры волновали народ, как ветер осеннее море. Наконец аргументы обеих сторон поиссякли, так что дальнейшее обсуждение утратило смысл. Дело было закрыто за недостатком доказательств.

Однако закрытое дело не означает оправдательного приговора. Селии пришлось смириться с тем, что отныне она почти отвержена. Здоровались с ней менее приветливо, чем с остальными, говорили с ней меньше, чем с прочими.

Селию это мало волновало. Ведь у нее был сын, Альберт.

Они были очень близки. Слишком близки, по мнению многих. В пять лет Альберт еще сосал грудь, а спал в одной постели с матерью почти до самой конфирмации. Селия всегда кормила его из своей тарелки, убаюкивала песнями о рыцарях и кораблях, учила потешкам и песенкам, которые знала с детства, рассказывала о великане и мальчике, о замке Катбурга, о дураках, которые засеяли поле солью. Стоило мальчику заплакать, как Селия обнимала его и утешала еще до того, как первая слезинка успевала скатиться по круглой щеке. Когда мальчик кашлял, Селия бежала потрогать лоб и грела молоко с маслом и луком. Мальчик не выходил из дому без многочисленных наставлений и заветов не подходить к берегу моря, а если он долго не возвращался, Селия бросала все дела и бежала искать сына.

Впрочем, по большей части Селия беспокоилась понапрасну: Альберт был здоровым и сильным ребенком, рос и развивался как следует, дружил и охотно играл со сверстниками. Играя с другими мальчишками, он забывал наставления матери и непременно хотел отличиться: нырнуть глубже остальных, залезть выше, дальше пройти по первому хрупкому льду. Видно, хранил его Божий ангел: ни разу Альберт не упал с дерева, ни разу не проваливался под лед. А Селия ничего не видела, не слышала о его непослушании: материнская любовь слепит хуже катаракты, залепляет уши воском. ЕеАльберт был спокойным, послушным мальчиком, гордостью матери.

Пару раз малыш спрашивал об отце, не получая ответа. В кои-то веки Селия повернулась спиной к сыну. Спина была как высокая стена без дверей, окон, без единой щели. Это понял даже маленький мальчик; он перестал задавать вопросы об отце.

Удивительно, однако, как быстро несется колесница жизни: не успеешь оглянуться, как мальчик — и не мальчик уже, а рослый юноша с пушком над губой и баском, позади конфирмация и выпускной бал — да, Господи Боже! Время-то как летит!

Альберт начал подергивать вожжи: ему стало тесно под опекой Селии, захотелось прочь. Пора было подыскивать работу, в Граннасе не было ни места, ни занятия для почти уже взрослого юнца — такого, как Альберт.

Альберт сказал, что хочет идти в море. Селия ответила, что об этом и речи быть не может.