Ему наскучила еда, потому что он от нее толстел, делался вялым и терял голос. Ему хотелось иметь жену, с которой можно играть в гольф и для которой можно петь. Он хотел провести медовый месяц на Эйге, одном из Гебридских островов, рядом с Рамом, а потом вернуться с женой в Крэмонд.

В разгар этого периода смутного недовольства Эллен Керр и обнаружила дорогую ночную рубашку, аккуратно сложенную под подушкой по соседству с подушкой мистера Лоутера на двуспальной кровати, ко всему тому на той самой, на которой мистер Лоутер родился.

И тем не менее мисс Броди по-прежнему отказывалась стать его женой. Он впал в меланхолию из-за отставки с поста регента хора и церковного старосты, а девочки думали, он грустит, потому что догадывается, что мисс Броди никак не может привыкнуть к его коротким ногам и все тоскует по длинным ногам Тедди Ллойда.

Почти всем этим мисс Броди в завуалированной форме делилась с девочками, которым между тем исполнилось четырнадцать, а потом и пятнадцать лет. Но она не говорила им даже в завуалированной форме, что спит с учителем пения, так как все еще проверяла их, чтобы выбрать ту, на кого, как она говорила, можно положиться. Она не хотела, чтобы у их родителей возникли тревожные подозрения. Мисс Броди всегда очень следила за тем, чтобы произвести нужное впечатление на родителей своих избранниц, старалась завоевать их расположение и благодарность. Поэтому она делилась с девочками только тем, что казалось целесообразным в данный момент, в то же время зорко присматриваясь к своему клану, чтобы выбрать из девочек ту, с которой можно будет делиться абсолютно всем и чье любопытство будет сильнее желания произвести сенсацию своей осведомленностью; она пыталась найти среди них ту, которая, стремясь услышать от мисс Броди все новые и новые признания, никогда не разгласит того, что уже знает. В силу необходимости таким доверенным лицом могла стать только одна девочка — довериться двум было бы опасно. С почти иезуитской проницательностью мисс Броди остановила выбор на Сэнди, но даже и тогда не говорила с ней о своих интимных делах.

Летом тысяча девятьсот тридцать пятого года всех учениц школы по случаю Серебряного юбилея заставили носить в петлице жакета трехцветные розетки из красных, синих и белых ленточек. Роз Стэнли потеряла свою розетку и сказала, что, вероятно, обронила ее в студии Тедди Ллойда. Это случилось вскоре после того, как Сэнди побывала дома у учителя рисования.

— Что ты собираешься делать на каникулах, Роз? — спросила мисс Броди.

— Отец повезет меня на две недели в горы. А что потом, я еще не знаю. Наверное, буду иногда позировать мистеру Ллойду.

— Прекрасно, — сказала мисс Броди.

Когда прошли каникулы, мисс Броди начала делиться с Сэнди своими сокровенными мыслями. Ранней солнечной осенью они после школы часто играли вдвоем в гольф.

— Все мои помыслы, — сказала мисс Броди, — сосредоточены на тебе и Роз. Только не говори об этом остальным девочкам, они будут завидовать. Я возлагала определенные надежды и на Дженни — она такая хорошенькая; но Дженни стала теперь совсем скучной, тебе не кажется?

Это был умно сформулированный вопрос, так как он четко выражал то, что уже зрело в мозгу Сэнди. За прошлый год Дженни ей надоела, и теперь она чувствовала себя одинокой.

— Тебе не кажется? — повторила мисс Броди, глядя сверху на Сэнди, которая готовилась к удару по мячу из впадины.

Сэнди крутанула клюшкой.

— Да, пожалуй, — ответила она.

Мяч вяло прокатился по краю лунки, описав полукруг.

— Я возлагала надежды и на Юнис, — сказала мисс Броди, — но, кажется, она увлечена каким-то мальчиком, с которым они занимаются плаванием.

Сэнди все еще стояла во впадине. Порой, когда мисс Броди начинала витийствовать, было трудно понять, куда она клонит. В таких случаях надо было терпеливо ждать, пока все не станет ясно само. Сэнди подняла голову и посмотрела на мисс Броди, стоявшую на бугре, возвышавшемся над полем. Мисс Броди в твидовом костюме цвета голубоватого вереска, с лицом, еще хранившим теплый загар недавних каникул в Египте, была восхитительна. Разговаривая с Сэнди, она глядела на раскинувшийся внизу Эдинбург.

Сэнди вылезла из впадины.

— Юнис остепенится и выйдет замуж за какого-нибудь бизнесмена, — продолжала мисс Броди. — Может быть, мое воспитание в чем-то принесло ей пользу. Мэри... ах... что до Мэри, то я никогда не обольщалась надеждами. Когда вы были детьми, я думала, что из Мэри все-таки может что-нибудь выйти. Она была довольно трогательной. Но она так действует мне на нервы! Я скорее предпочту иметь дело с мошенниками, чем с дураками. Моника, без сомнения, получит свою степень бакалавра с отличием, но у нее нет того, что я называю прозорливостью высшего порядка, и поэтому...

В этот момент подошла очередь мисс Броди играть, и она решила повременить с разговорами. Отмерив расстояние и ударив клюшкой по мячу, она продолжала:

— ...и поэтому у нее плохой характер, она разбирается только в своих значках, символах и расчетах. Ничто так не выводит человека из себя, как отсутствие у него прозорливости высшего порядка, Сэнди, и вот почему мусульмане такие уравновешенные люди — они прозорливы в высочайшей степени. Мой драгоман в Египте никак не соглашался с тем, что для мусульман пятница — день божий. «Каждый день — это день божий», — сказал он мне. Мне это показалось очень глубокой мыслью, и я почувствовала себя ничтожной мошкой. Мы распрощались с ним за день до моего отъезда, Сэнди, и вдруг, когда я уже сидела в поезде, смотрю: по платформе идет мой драгоман и несет мне изумительные цветы! Этот человек держался поистине с достоинством. Сэнди, у тебя ничего не получится, если ты будешь горбиться над клюшкой. Расправь плечи и нагибайся ровно. Он был совершенно великолепен и прекрасно знал себе цену.

Они подобрали мячи и перешли к следующей метке.

— Вы когда-нибудь играли с мисс Локхарт? — спросила Сэнди.

— А она играет в гольф?

— Да, довольно прилично.

Однажды воскресным утром Сэнди, к собственному удивлению, застала на поле учительницу естествознания за игрой в гольф с Гордоном Лоутером.

— Хороший удар, Сэнди. Я очень мало знаю о мисс Локхарт, — сказала мисс Броди. — По мне, занималась бы она лучше своими колбами и газами. Преподавательницы в средней школе, все до одной, — грубые материалистки: все они — члены Фабианского общества и пацифистки. Именно против подобных убеждений восстают мистер Лоутер, мистер Ллойд и я сама, когда у нас остается время от борьбы с толпой ограниченных недоучек в начальной школе. Сэнди, я готова голову отдать на отсечение, что ты близорука — ты всегда щуришься, когда на кого-то смотришь. Тебе нужны очки.

— Ничего подобного, — раздраженно ответила Сэнди. — Так только кажется.

— Это нервирует собеседника, — сказала мисс Броди. — Да, Сэнди, дорогая, все мои помыслы сосредоточены на тебе и Роз. Ты наделена прозорливостью, может быть, правда, не высшего порядка, но ты — глубокая девочка, а у Роз есть инстинкт. Да, у Роз есть инстинкт.

— Может быть, правда, не высшего порядка, — вставила Сэнди.

— Да, ты права. Благодаря этому инстинкту Роз ждет большое будущее.

— Благодаря этому инстинкту она знает, как позировать для портретов, — заметила Сэнди.

— Вот именно, я же говорю, что ты прозорлива, — ответила мисс Броди. — А кому это знать, как не мне, — ведь пора моего расцвета одарила меня и инстинктом, и прозорливостью.

Стремясь полностью осознать свое место в мире, Сэнди часто ходила к Толбутской церкви и собору Сент-Джайлз и подолгу рассматривала два этих здания, символизирующих мрачное и жуткое спасение души, в сравнении с которым языки огня, поджаривающего грешников, казались куда веселее и предпочтительнее. Ни дома у Сэнди, ни в школе никто никогда не говорил о кальвинизме, а если о нем и упоминали, то не иначе как о шутке, которую когда-то приняли всерьез. В то время Сэнди еще не понимала, что районы, где живут люди ее социального уровня, лишены какого бы то ни было внешнего своеобразия, столь явственного в кварталах, населенных эдинбуржцами, стоящими на общественной лестнице чуть выше или — и тогда это своеобразие обнаруживается особенно ярко — чуть ниже ее класса. У нее не было вообще никакого ощущения классовых различий. Первые пятнадцать лет своей жизни Сэнди могла прожить, не чувствуя никакой внешне выраженной разницы, в любом пригороде любого другого города на Британских островах; ее школа с системой разобщающих детей отрядов могла бы находиться, например, в Илинге. Пока что Сэнди сознавала одно: в Эдинбурге существует и другая, особая жизнь, присущая исключительно Эдинбургу и идущая своим чередом мимо нее. И какой бы неподходящей ни была эта жизнь, Сэнди страдала оттого, что у нее отняли ее; какой бы неподходящей ни была эта жизнь, Сэнди страстно желала узнать, что она собой представляет, и не хотела, чтобы сведущие люди защищали ее от этой жизни.