— Я слышала, мисс Броди аккомпанирует вам на уроках пения. Что же заставляет тебя думать, Сэнди, что мисс Броди предпочитает музыке живопись?

— Мисс Броди сама нам так сказала. Она говорит, что музыка ее просто интересует, а живопись — ее страстное увлечение.

— А какие у васкультурные интересы? Я полагаю, вы еще слишком юны для страстных увлечений.

— Рассказы, мадам, — сказала Мэри.

— Мисс Броди вам что-нибудь рассказывает?

— Да, — сказала Мэри.

— О чем же?

— Об истории, — хором сказали Дженни и Сэнди, потому что они давно предвидели, что когда-нибудь им зададут этот вопрос, и загодя, как следует поломав голову, придумали ответ, буквально соответствующий истине.

Мисс Маккей молча глядела на них, перекладывая пирог со стола на поднос; было очевидно, что она поражена их явно подготовленным ответом.

Больше она не задавала никаких вопросов, но произнесла следующую весьма примечательную речь:

— Вам очень повезло с мисс Броди. Хотелось бы, чтобы ваши работы по арифметике были получше. Ученицы мисс Броди всегда так или иначе производят на меня большое впечатление. Вам придется как следует подзаняться самыми обычными учебными предметами, чтобы сдать переходные экзамены. Мисс Броди дает вам отличную подготовку для учебы в средней школе. Общая культура неможет заменить твердые знания. Я счастлива, что вы верны мисс Броди. Вы должны быть преданы школе, а не какому-то одному человеку.

Содержание этой беседы было передано мисс Броди не полностью.

— Мы рассказали мисс Маккей, как вам нравится искусство, — тем не менее сообщила Сэнди в разговоре с мисс Броди.

— Это действительно так, — сказала мисс Броди, — но «нравится» — не то слово, искусство живописи — моя страсть.

— Я так и сказала, — заметила Сэнди.

Мисс Броди поглядела на нее, как будто хотела сказать то, что, кстати, уже говорила ей дважды, а именно: «Когда-нибудь, Сэнди, ты зайдешь слишком далеко».

— В сравнении с музыкой, — добавила Сэнди, моргая маленькими, поросячьими глазками.

В конце пасхальных каникул произошло событие, увенчавшее насыщенный эротикой год: к гулявшей в одиночестве Дженни пристал какой-то мужчина, весело демонстрировавший свои достоинства на берегу Уотер-оф-Лит. Он сказал ей:

— Иди сюда, посмотри, что у меня есть.

— Что? — спросила Дженни, подходя ближе и думая, что он подобрал выпавшего из гнезда птенца или нашел необычное растение. Поняв, что имелось в виду, она, целая и невредимая, но запыхавшись, прибежала домой, где ее окружили пришедшие в ужас заботливые родственники и настояли, чтобы она для успокоения обязательно выпила сладкого чаю. Поскольку о происшествии было сообщено в полицию, к ним домой в тот же день явилась необыкновенная женщина в полицейской форме, чтобы расспросить обо всем Дженни.

Все это настолько захватило девочек, что остаток каникул пролетел в одно мгновение, а разговоры о невероятных событиях продолжались целый летний семестр. Происшествие тотчас неблагоприятно отразилось на Сэнди, так как ей уже вот-вот должны были разрешить прогулки без сопровождения в уединенные уголки вроде того, где пристали к Дженни, а теперь о самостоятельных вылазках снова не могло быть и речи. Но это было лишь побочным результатом инцидента. Зато все остальное, связанное с ним, дало девочкам массу интересного. Обсуждение шло в двух направлениях: первое — сам мужчина и природа демонстрировавшегося им предмета, и второе — женщина из полиции.

Первый вопрос был исчерпан очень быстро.

— Отвратительный тип, — сказала Дженни.

— Мерзкое животное, — сказала Сэнди.

Вопрос о сотруднице полиции был неисчерпаем, и, хотя Сэнди никогда не видела ни ее, ни вообще женщин-полицейских (в те дни женщины только начинали работать в полиции), на летний семестр она совершенно забросила Алана Брека, мистера Рочестера и всех других литературных героев и влюбилась в допрашивавшую Дженни незнакомку из полиции. Своим интересом Сэнди поддерживала и угасавший энтузиазм Дженни.

— Как она выглядела? На ней был шлем?

— Нет, кепи. У нее были короткие светлые волосы, и из-под кепи выбивались локоны. И темно-синяя форма. Она мне сказала: «Ну а теперь расскажи все как было».

— А ты что сказала? — спросила Сэнди уже в четвертый раз. И уже в четвертый раз Дженни ответила:

— Ну, я ей сказала: «На берегу под деревьями гулял мужчина, и он держал что-то в руке. А потом, когда он меня увидел, он засмеялся и говорит: «Иди сюда, посмотри, что у меня есть». А когда я подошла поближе и увидела...» Но я же не могла ей сказать, чтоя увидела, правда? Тогда она мне сказала: «Ты увидела какую-нибудь гадость?» Я сказала: «Да». Потом она спросила меня, как этот мужчина выглядел и...

Ее история каждый раз звучала одинаково, а Сэнди хотелось услышать новые подробности про сотрудницу полиции, и она искала какие-нибудь зацепки. Дженни, рассказывая, произнесла слово «гадость» как «гадось», что было для нее нехарактерно.

— Она сказала «гадость» или «гадось»? — спросила Сэнди, когда история была ей рассказана в четвертый раз.

— Гадось.

Это вызвало у Сэнди крайне гадкое ощущение и на несколько месяцев отбило охоту размышлять о сексе. Тем не менее, поскольку подобное произношение не нравилось Сэнди и у нее от этого даже бежали по спине мурашки, она приставала к Дженни с просьбами пересмотреть эту деталь и согласиться, что женщина из полиции все-таки произнесла слово «гадость» правильно.

— Очень многие говорят «гадось», — сказала Дженни.

— Знаю, но мне такие люди не нравятся. Они — ни то ни се.

Это обстоятельство очень тревожило Сэнди, и ей пришлось выдумать новый речевой образ для своей героини. Кроме того, ее беспокоило, что Дженни не знала ни как звали сотрудницу полиции, ни даже как к ней обращаться: «констебль», «сержант» или просто «мисс». Сэнди решила называть ее сержант Анна Грэй. Сэнди была правой рукой Анны Грэй в женской полиции, и они были призваны ликвидировать секс в Эдинбурге и его окрестностях. В воскресных газетах, к которым у Сэнди был свободный доступ, можно было найти правильную профессиональную терминологию, фразы типа «имела место интимная близость» и «истица была в положении». О женщинах в подобных случаях не говорилось «мисс» или «миссис», их называли просто по фамилии: «Уиллис была снова взята под стражу...», «адвокат сообщил, что, как выяснилось, Роубек в положении».

Когда кончились каникулы и девочки вернулись в школу, уотер-оф-литское дело хранилось Дженни и Сэнди в секрете, так как мать Дженни сказала, что об этом нельзя рассказывать. Тем не менее казалось вполне естественным, что такой сенсационной новостью следует поделиться с мисс Броди.

Однако в первый учебный день Сэнди, сама не зная почему, сказала Дженни: