– Зеленый, Годфри, – усталым голосом сказала миссис Петтигру.

Он пустил машину с места в карьер.

– «Богатый биржевик на покое», – прочла миссис Петтигру. – Ну, она знает, что делает. «Миссис Мэннеринг, киностатистка и сотрудница Би-Би-Си... переехала из своей квартиры на Тайт-стрит в Челси...» – И головоломка мгновенно сложилась в уме миссис Петтигру. Словно бы внутренний голос заговорил, яснее ясного, и, взглянув на фотографию Олив, она в точности поняла, где пропадал Годфри, оставляя машину у разбомбленного здания.

– Да, Годфри, это, конечно, для вас большой удар, – сказала она.

Он подумал: господи, она все знает. Кротким агнцем поднялся он в контору к своему поверенному: миссис Петтигру осталась ждать внизу, в машине. Он даже не попытался как-нибудь обойти ее, хоть и был у него такой маленький расчет, когда он наконец согласился изменить завещание. У него даже и в мыслях не осталось прежнего намерения ознакомить с фактами своего поверенного. Мейбл Петтигру знает все. Она может все рассказать Чармиан. И он распорядился насчет нового завещания, согласно которому сын получал ничуть не более, чем ему положено по закону, а все остальное миссис Петтигру; и даже доля Чармиан, буде она его переживет, подлежала опеке той же миссис Петтигру.

– М-да, – сказал поверенный. – Это, конечно, все не сразу, придется поработать.

– Извольте все это сделать безотлагательно, – сказал Годфри.

– А сами-то вы, мистер Колстон, может, еще немного поразмыслите? Миссис Петтигру – она кто, экономка у вас?

– Безотлагательно, пожалуйста, – сказал Годфри. – И будьте любезны, никаких проволочек.

– Омерзительно, – сказал он потом Чармиан. – Ему под восемьдесят, а он женился на двадцатичетырехлетней девушке. Омерзительно, другого слова не подберешь. К тому же он еще глух как пень.

– Годфри, – сказала она, – в воскресенье утром я уезжаю в пансионат. С доктором я договорилась, в банке все устроено. Из фирмы «Общие тетушки» завтра приедут, сложат мои вещи. Меня проводит Джанет Джопабоком. Тебя я вытаскивать не хотела, Годфри. Ты бы, пожалуй, расстроился. Знаешь, меня вконец извели эти телефонные звонки. Они меня просто в могилу сведут. Мне телефона больше и видеть не надо. Я говорила с Летти, она меня поддерживает. Миссис Петтигру тоже думает, что это наилучшее решение – правда, Мейбл? Вообще все в один голос. Ну, мне, конечно, очень грустно. Однако же раньше или позже, ты и сам часто говорил...

– Да ты же и думать не думала про эти телефонные звонки! – закричал он. – Ты же на них внимания на обращала!

– Ох нет, нет, очень обращала. И больше сил нет терпеть.

– Они ее крайне расстраивают, – сказала миссис Петтигру.

– Ну и не подходи к телефону! – заорал он.

– Ох, все равно, когда звонят, я каждый раз думаю, что это он. – И Чармиан передернулась.

– Это телефонное безобразие ей совершенно не по силам, – подтвердила миссис Петтигру.

Он понимал, что их обеих ему не переспорить.

Глава тринадцатая

– Мне, признаться, всего любопытнее, – сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, – что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив – ну совершенно не моего романа.

– Ты свою реакцию зафиксировал?

– А как же.

«Уж это будьте уверены», – подумала мисс Тэйлор.

– А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.

Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая – потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.

– Бабуня Грин скончалась, – сказала мисс Тэйлор.

– Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?

– Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.

– Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?

– Не знаю.

– То есть ты в это время спала, – сказал он.

– Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.

– Так что, смерть ее была беспокойная?

– Да, для нас очень беспокойная.

– Мне всегда интересно знать, – сказал он, – какова была смерть – хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.

На секунду она его совершенно возненавидела.

– Хорошая смерть, – сказала она, – не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.

Внезапно он почувствовал к ней ненависть.

– Докажи, – сказал он.

– Опровергни, – устало возразила она.

– Впрочем, боюсь, – сказал он, – что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?

– Все бы ничего, да вот катаракта.

– Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?

– А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.

– Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.

– Нет, – сказала она.

Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.

– Любопытно, – сказал Алек. – Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, – сказал Алек, – вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.

– А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?

– Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.

– Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, – сказала мисс Тэйлор, – непременно отравит остаток жизни Годфри.

Он взялся за шляпу.

– Ты подумай, – сказал он, – не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.

– Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей. Мисс Валвону, мисс Дункан...

– И этих?.. – он повел головой в сторону долгожительниц.

– А эти – наше memento mori [4]. Вроде как у вас телефонные звонки.

– Что ж, тогда до свидания, Джин.

– Ох, Алек, ты, пожалуйста, пока не уходи. У меня есть к тебе одно важное сообщение, только ты посиди спокойно и дай мне собраться с мыслями.

Он сидел спокойно. Она откинулась на подушку, сняла очки и промокнула платочком воспаленный глаз. Потом водрузила очки на место.