Единственный человек, который проявил ко мне романтический интерес, — худенький негритенок, сидящий передо мной на уроках французского. Даже я вешу больше его — он борец в группе наилегчайшего веса — ниже пятидесяти килограммов. В течение нескольких последних недель он одаривал меня своими глупыми ухмылками, сопровождавшимися закатыванием глаз, и, специально оказываясь во время перемен рядом со мной, говорил мне по-французски: «Добрый день, мой друг». Сегодня он спросил меня миллион раз, есть ли у меня валентинка. Я сделала вывод: он настоящий Пепе ле Пю (скунс с вечно разбитым сердцем из мультфильма). Видимо, он запал на меня. Для меня это катастрофа. Не знаю, как такое возможно: он из тех восьмиклассников, которые выглядят как дети. Вряд ли у него что-то работает. (Хотя мне ли говорить об этом с моим без вести пропавшим менструальным циклом.)

Конечно, я стонала и выла из-за своего невезения. Почему этот коротышка выбрал меня в качестве объекта обожания? Единственное, что он обо мне знал, — это то, что я рассказывала о себе на занятиях французским языком для «айкьюшников» и продвинутых:

— Je m’appelle Jessica. J’ai seize ans. J’aime cou-rir [1]. — Вот, что я получаю из-за своего желания изучать второй иностранный язык, посещая факультатив вместе с восьмиклассниками.

К окончанию восьмого урока я пребывала в депрессии по поводу своей неудавшейся личной жизни больше, чем обычно. Решив взбодриться, я стала наблюдать за Полом Парлипиано, выходившим с урока физики. Глядя на него, я думала, как он красив в рубашке в клетку цвета хаки, застегнутой на пуговицы снизу доверху. Он улыбался — мне стало интересно, что так развеселило его. Я увидела, что обложка его учебника вся исписана, и мне захотелось прочитать записи. Я воображала, как намотаю его светлый локон на палец. В тот момент больше всего на свете — больше, чем мира во всем мире, средства лечения от рака и даже того, чтобы Хоуп вернулась обратно в Пайнвилль, — мне хотелось, чтобы Пол Парлипиано улыбнулся мне и сказал: «Привет, Джессика. Как дела?»

Вдруг меня осенило: я для Пола Парлипиано тоже Пепе ле Пю (скунс с вечно разбитым сердцем).

Вот оно прозрение — пришло в День святого Валентина.

Двадцать пятое февраля

Я вполне уверена, что схожу с ума.

Сегодня забыла код замка от шкафчика в раздевалке. Это не показалось бы таким странным, если бы я только что вернулась с выходных. Но сегодня пятница. На этой неделе я раз двадцать открывала шкафчик без проблем. Однако сегодня утром, подойдя к нему перед утренней перекличкой, я не помнила, ни какие цифры надо набрать, ни куда надо поворачивать ручку: налево или направо. В голове никаких мыслей. Повертела ручкой в надежде, что подсознание сработает и подскажет мне нужную комбинацию цифр. Не сработало. Ожесточенно подергала замок в надежде, что он неожиданно откроется. Не открылся. Я запаниковала, потому что прозвенел первый звонок, но я так и не приблизилась к заветной цели. И не было никаких признаков, что я открою замок. Стоя красная как рак, я чувствовала, как капли пота падают на грудь и стекают вниз. В отчаянии я стала набирать случайные комбинации цифр, которые, как мне казалось, помогут открыть шкаф: налево 38, направо 13, налево 9… налево 42, направо 23, налево 2… Я прекратила только тогда, когда в раздевалку заглянул мистер Риккардо и спросил:

— Ну, мисс Дарлинг, вы собираетесь сегодня присоединиться к остальным опоздавшим и прогульщикам?

Я пошла в нашу классную комнату на перекличку. Со мной была тихая истерика. Единственный человек, знавший искомую комбинацию цифр в моем шкафу, была Хоуп. Но вряд ли мне это поможет.

Я попыталась зрительно представить, а затем проанализировать конкретные ситуации во время открывания шкафа. Делала ли я это на автомате? Или разговаривала с кем-то, поворачивая ручку? Или открывала его, находясь в состоянии молчаливой задумчивости? Был ли мой рюкзачок на спине или я сняла его?

К тому моменту, как перекличка закончилась, я потеряла голову. Не из-за того, что не смогу достать свои книги, а из-за того, что сбой в работе моего головного мозга мешает мне это сделать. Мы учили на психологии, что одним из первых признаков начинающейся шизофрении является «ослабление функции образования временных связей». Можно ли мой случай так квалифицировать?

К тому же известно, что женщины в период менопаузы слегка не в себе, поэтому, может быть, то, что у меня нет менструации почти два месяца, произвело на меня такой же эффект, как и на них. Или я беременна? Однако нет ни одного способа, чтобы я могла забеременеть, если только: 1) не залетела, когда мечтала о совершенно голом Поле Парлипиано, сидя в туалете, или 2) избрана для непорочного зачатия во время исполнения танца «электрик бугалу».

Ха. Ха. Ха. Забавно.

Это моя попытка смотреть на вещи проще. Мне не надо сходить с ума по поводу отсутствия менструации, потому что, вероятно, стресс отвечает за их задержку. Но всякий раз, когда я иду в ванную, я молюсь, чтобы на трусах появилось заветное пятно крови, и всякий раз при этом испытываю разочарование. Я чувствую себя шестиклассницей, когда я была последней девочкой, ожидающей менархе (время наступления первой менструации), которая откроет мне дорогу в чудесный мир — мир зрелой женщины.

Все же я становлюсь все более и более странной. Думаю, не стоит во всем винить предменструальный синдром. Мне следует убедить родителей отвести меня к доктору, который пропишет мне нужные для моей головы лекарства.

Шизофреничка я или нет, но мне нужны мои учебники. Мне придется идти вниз в офис и попросить секретаря найти код моего шкафчика. Ни за что не признаюсь, что забыла его. Не через семь месяцев спустя начала учебного года. И не в пятницу. Я лучше солгу. Скажу, что не пользовалась шкафчиком, потому что он слишком далеко от классов, в которых я занимаюсь, а я не люблю опаздывать. Скотти (хорошо, что есть друг-спортсмен, имя которого можно назвать в такой момент) был так любезен, что разрешил мне пользоваться своим ящиком, хотя это против школьных правил. Но сейчас мне надо достать кроссовки (снова эксплуатирую тему «школа — спорт»), которые я положила туда, когда не тренировалась.

Я уже придумала, что наврать, когда подошла к офису.

— А, неужели это Джееесс Дааарлинг! — пропела миссис Ньюман. — Не часто ты к нам заходишь.

Школьные секретари всегда рады встречи со мной. Думаю, это из-за моей фамилии Дарлинг — дорогая. Они полагают, что я лучше, чем есть на самом деле.

— Здравствуйте, миссис Ньюман.

— Чем могу вам помочь?

Неужели притворная вежливость — необходимое качество школьного секретаря?

— Ну это длинная история, но мне нужен код замка в моем шкафчике…

— Джесс, больше ничего не говори. — Она начала стучать на компьютере.

— И вам не интересно, зачем мне это надо? — поинтересовалась я, чувствуя себя слегка разочарованной. Я была готова произнести вслух, то что придумала.

Она просто продолжала улыбаться.

— Я тебе верю, Джессика.

И хотя мне не надо было объясняться, тем не менее я изложила ей с начала до конца историю, выдуманную мной. И что, думаете, она ответила?

— Скотти Глейзер такой хороший мальчик, не правда ли?

Она записала цифры на кусочке бумаги и вручила его мне: налево 45, направо 17, налево 5. Повернувшись, чтобы выйти из комнаты, при этом не отрывая глаз от бумажки, я столкнулась… с Маркусом Флюти! Он только что встал со скамейки, оказывается он сидел позади меня. Он все время был здесь.

— А неужееели эээто Джееесс Дааарлинг! — произнес Маркус, растягивая слова, передразнивая миссис Ньюман. Но его слова прозвучали с интонацией домохозяйки родом со Среднего Запада, эксперта в приготовлении и подачи еды в горшочках, восхищающейся пуделем, одетым в вязаный комбинезон: «А, раа-аз-ве он не ми-лаааш-ка?»

Улыбка исчезла с лица миссис Ньюман, но Маркус не обращал на нее внимание.