Юстас вернулся через несколько дней. Он был обозлен, ибо стало известно, что на один из его отрядов было совершено нападение какими-то неизвестными, похитившими часть обоза с сокровищами Бери-Сент. В гневе Юстас даже избил аббата, заподозрив, что это старичок Сильвестр направил людей отбить имущество. Принц хотел выпытать у него, кто это мог быть, но несколько переусердствовал, и в итоге старый настоятель, не выдержав надругательств, слег с сердечным приступом, а Геривей вскоре выяснил, что нападавшие были с гербами графа Честерского.

— Да ты с ума сошел, Геривей!.. — опешил Юстас. — Я бы еще поверил, что это проделки местных саксов, спрятавших сокровища в болотах фенленда. Я готов подозревать вассалов аббатства или людей графа Норфолкского, но никак не Честера. Подумай, о чем ты говоришь? Где Честершир, а где Денло. Неужели ты думаешь, что увалень Ранульф де Жернон примчался помогать аббатству какого-то саксонского святого, оставив валлийские границы? Это даже смешно!

— Я бы и смеялся, милорд, если бы наши люди, сумевшие отбиться от нападавших, не уверяли, что на их коттах был изображен белый вздыбленный лев на алом фоне. А это герб де Жернона.

— Совсем запутаться можно в этих гербах. Нет, я не верю, но все равно приказываю вам обыскать округу и узнать, кто посмел идти против моей воли.

Пока же Юстас решил немного передохнуть после поездки в Кент, где его люди уже начали нанимать солдат, чтобы отстаивать земли в Денло, какие принц намеревался оставить за собой. Юстас знал, что делал: он получил вести, что на континенте король Людовик собирается вступить с союз с братом Плантагенета, а значит, тот надолго не останется в Англии. Стефан же… Что ж, как бы ни складывались отношения Юстаса с отцом, он понимал, что тот не станет воевать против него. Кроме того, были еще и недовольные договором, и Юстас, рассчитывая на них, уже послал к ним гонцов.

Так что, несмотря на досадное недоразумение с пропавшими сокровищами, принц не намеревался сдаваться. У него даже улучшилось настроение, когда он стал получать письма от возможных сторонников. И когда настал праздник Вознесения Божьей Матери, Юстас отстоял торжественную мессу в соборе, а потом устроил большой пир во дворце аббата. Благо, что сам аббат лежал в лазарете и не мог препятствовать тому, чтобы под его собственным кровом было устроено такое разудалое веселье, куда пригласили музыкантов, шлюх, бродячих фигляров и даже поводырей медведей.

Милдрэд оставалась от всего этого в стороне, испытывая облегчение, что за всеми этими делами Юстасу не до нее. И вот когда к исходу дня она уже готовилась ко сну, стараясь не прислушиваться к гомону доносившегося снизу пиршества и долетавшим оттуда крикам, к ней опять явился приор Огдинг. Он выглядел утомленным и уже не так гордо вскидывал свой подбородок. Более того, не сказав обычных слов приветствия, он упал перед Милдрэд на колени и протянул к ней руки.

— Помогите! Я даже не знаю, к кому еще могу обратиться. Ибо, — он всхлипнул, что так не вязалось с его мужественным обликом, — ибо ad restim res rediit [91].

Милдрэд холодно смотрела на него, не сомневаясь, что сей священник опять начнет умолять ее пойти к Юстасу. И не ошиблась. В гневе она указала ему на дверь, но отец Огдинг в отчаянии обхватил ее ноги.

— Я бы не мучил вас, дитя, если бы сам не был пленником. Я бы ушел, я бы искал к кому обратиться… Ибо ныне принц решился на такое, чего даже язычники викинги не смели сделать. Он хочет похитить нашу святую реликвию, хочет вывезти мощи святого Эдмунда и продать их на континент.

Милдрэд застыла, не веря своим ушам. Если Бери-Сент лишится святых мощей… Если Англия потеряет своего святого покровителя… О, это было ужасно!

Да, Юстас все верно рассчитал. За останки короля-мученика ему немало заплатят. Любое церковное владение захочет их приобрести, ибо это означало расцвет обладающего такой реликвией монастыря или аббатства. Само Бери-Сент было некогда почти никому не известным селением, а теперь это большой город с несколькими тысячами жителей, сюда прибывают паломники, здесь хорошо идет торговля, сюда стекаются богатства, а собор, где хранятся останки великого короля-мученика, считается одним из богатейших и крупнейших во всем королевстве. И вот теперь ради корыстных целей Юстас намеревается обворовать не только церковь Бери-Сент, не только город и Денло, но и лишить целое королевство небесного покровителя!

Милдрэд опустила глаза и посмотрела на приора. Тот теперь ничего не говорил, просто лежал и стонал.

— Юстас сейчас на пиру? — тихо спросила саксонка. — Я пойду туда. Хотя мало верится, что это распоясавшееся чудовище внемлет моим словам, моим слезам… моей уступчивости.

— Но вы хотя бы задержите его! — воскликнул приор и вцепился в нее. — Я сумею найти лазейку, я вырвусь, я отправлю моих братьев в город. Не может быть, чтобы во всем Денло, столь славящемся своим свободолюбием, не нашлось тех, кто вступится за нашу обитель! Кто не восстанет против подлого вора… да пусть он хоть трижды будет королевским сыном!

Он убежал, а Милдрэд, посмотрев ему вслед, увидела в распахнувшейся двери застывший в галерее силуэт Хорсы.

— Эй, ты! — окликнула его леди. — Пойди и сообщи Юстасу, что я приду к нему. Уж если даже ты, хваленый крикун о свободах старой Англии, готов смириться с тем, что святого Эдмунда продадут за море, то, выходит, мне одной предстоит удержать это распоясавшееся чудовище от святотатства.

— Что?.. — только и сказал Хорса. И остался стоять на месте, будто остолбенел.

Когда через некоторое время Милдрэд, нарядная и надушенная, вышла из покоя, ей показалось, что лысый сакс так и не шелохнулся за все это время. Но он шел за ней тенью, сопровождал до самого пиршественного зала, полного света и шума.

Там царило разгульное веселье. Столы были уставлены снедью, с хоров гремела музыка, уже подвыпившие гости шумели и смеялись, слышался визгливый женский смех, сальные шутки, грубая ругань, кого-то стошнило в углу. Мужчины, собравшиеся здесь, хотя и носили мечи и шпоры, были скорее разбойниками, нежели людьми, достойными входить в окружение принца королевской крови.

Когда Милдрэд поднялась на возвышение к столу, где сидел Юстас, тот даже не пошевелился, только смотрел на нее.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он, едва Милдрэд опустилась на спешно пододвинутое ей Геривеем кресло. — Тебе просто некуда деваться от меня, ты полностью моя.

Милдрэд лишь брезгливо поморщилась, когда он склонился к ней и она почувствовала исходящие от него винные пары. И хотя сейчас Юстас был в надлежащем виде, в нарядной тунике и столь любимом им бархатном оплечье, на котором просто роскошно смотрелась его золотая цепь, он казался ей еще отвратительнее, чем ранее. Если такое вообще возможно. Он был бледен, глаза его неестественно блестели, а его покрытое воспаленной коростой лицо выглядело чудовищной маской, несмотря на то что его бороду и волосы укоротили.

— Вы совсем забросили свое лечение, Юстас, — произнесла саксонка, выбирая, что бы взять из расставленных на столе яств.

Юстас заметил ее взгляд, сделал знак кравчему, и тот налил и придвинул Милдрэд большой кубок. Она покорно отпила из него. В конце концов, ей лучше напиться и тогда легче будет выполнить то, на что она решилась.

Она взяла со стола яблоко, стала очищать его маленьким серебряным ножом. Кожура сползала с плода тонкой стружкой, и Милдрэд сосредоточилась на этом занятии, чтобы не слышать пьяный бред принца. А он говорил, что намерен уже завтра забрать из крипты мощи святого сакса Эдмунда, что отправит их под охраной в Булонь или Фландрию, может, даже в Шотландию, ибо любой из правителей заплатит за них столько, что он… Милдрэд были противны его рассуждения, неприятно слушать его планы, что-де он тут, в Денло, создаст свое королевство, где будет от всех независим, что станет править здесь, как некогда правил Гутрум, и что плевать ему на всех. А Милдрэд он сделает своей королевой, и она сколько заблагорассудится сможет покровительствовать жителям этого болотного фенленда — как саксам, так и потомкам датчан, — всем, кому пожелает.