Снег. Он был повсюду, белый, мерцающий в свете звезд. Ноги и руки начало ломить от холода, двигаться не хотелось. Мне показалось, что я слышу музыку, точнее, не музыку, а какой-то далекий гул, мелодичный и завораживающий. Веки налились тяжестью, глаза слипались. Мне показалось, что снег укутал меня со всех сторон, как покрывалом. И я уснул.

Проснулся я в собственной постели. Оказывается, на стойке был сторож, старик, отставной военный. Он давно за мной наблюдал, думал, что я хожу в котлован, чтобы что-нибудь украсть, хотя воровать там было совершенно нечего. Старик меня заметил, вызвал милицию, потом скорую. Когда приехали машины, из дома вышли соседи. Меня узнали, принесли домой.

Отделался я отмороженным ухом, даже не простудился. Родители при мне больше никогда не скандалили. С тех пор мне иногда снится, что я лежу в снегу в котловане и слушаю Безмолвие.

16

Я открыл глаза и увидел спину Ивана. Иван копался в рюкзаке в углу палатки, гремел консервными банками. Когда я зашевелился, он обернулся:

– Проснулся, наконец! Силён ты спать, студент! Как самочувствие?

Я с трудом разлепил слипшиеся губы.

– Вроде нормально. А что было?

– Мы думали, все, отмучился, – Иван присел рядом. – Леон притащил тебя из леса. Ваше тело, говорит, забирайте …

– Какой Леон?

– Как какой?! Ты ж сам с ним в драку полез! Он теперь наш лучший друг, продуктов вон свежих подкинул, – Ваня тряхнул рюкзаком, – орлов своих Деду на подмогу прислал.

– Не понимаю, – я помотал головой, чтобы лучше соображать.

– Конечно, не понимаешь, – сказал Ваня. – Ты в следующий раз, прежде чем на человека с кулаками бросаться, спроси у него, кто он, что он. Пойдем на воздух! – Ваня привстал.

– Нет, подожди! – голова у меня кружилась, встать я не мог, поэтому схватил Ваню за руку. – Расскажи, что случилось!

Иван проворчал что-то о своей нечеловеческой занятости, но все-таки снова присел и охотно начал рассказывать. – Прикинь, оказывается, не мы одни такие умелые мореходцы. До нас, в этом самом месте, сел на мель шведский пароход. Давно, в 44-м году. Команда двинула через горы к людям, а одного тяжелораненого оставили в пещере. Это был тот самый старик с бородой, который твой кинобизнес порушил. Его в пещере нашла индейская девушка. Выходила, обласкала. Любовь, все такое, ребенок. Из родной деревни ее тут же прогнали за шашни с гринго, но они вроде как собственное племя организовали. Бастардос. А ребенок – это и есть Леон. Революционер.

– Революционер?

– Ну да, это у них профессия такая. Что еще в лесу делать? Да он, наверное, на Пляже сейчас, пойдем!

– Нет, подожди! – я мучительно соображал: ребенок, 44-й год… Никак не получалось собраться с мыслями. – Ты иди, – сказал я Ване. – Я сейчас.

– Слушай, – Ваня наклонился ко мне и понизил голос. – Анна-то о тебе спрашивала постоянно, просто места себе не находила. В больницу тебя везти собиралась. Запала красотка на твое бездыханное тело! – Ваня ткнул меня в бок. – Ладно, я пошел, ты тоже выползай!

Ваня вышел, и снаружи раздался его крик:

– Студент очнулся!

Я быстро выбрался из палатки, потому что испугался – вдруг Анна заглянет, а я валяюсь здесь, как камбала.

Анны нигде не было видно, зато на траулере и вокруг него царило оживление. Десяток голых по пояс босоногих подростков весело перекрикивались между собой, передавали друг другу по цепочке разный хлам с траулера и складывали его в огромную кучу на берегу.

Я присел на большой камень и вытер рукавом рубашки испарину со лба. Было душно, не хватало воздуха, мысли разбегались. Шутов говорил про ребенка и 44-й год. Пароход выбросило в 44-м, значит, ребенок появился в 45-м. А ребенок по-испански «эль ниньо». Эль-ниньо в 45 году. Вот что имели в виду Хосе и Альваро. Ребенок! Будущий революционер, а вовсе не природное явление. Вы снова в дураках, Константин Владимирович. Снова и снова, снова и снова. Я закрыл лицо руками.Все напрасно. Выгонят из института к чертовой матери. И поделом! Возомнил себя ученым! Джордано Бруно без стипендии…

Кто-то дотронулся до моего плеча.

– Иван, уйди, не до тебя! – сказал я, не отнимая рук от лица.Плечо тряхнули сильнее.

– Какого лешего! – Я поднял голову и увидел стоящего передо мной Деда. «Тебе-то что надо?» – вырвалось у меня. Впервые я назвал Деда на «ты», но так тихо, что он, наверное, не расслышал.

Дед протянул мне свернутый листок бумаги.

– Вот, возьми.

– Что это?

– Результаты измерений. Пока ты спал, я сделал три станции, температура воздуха, ветер, температура воды, высота прилива. Перепиши в свою тетрадь.

– Не нужно, – сказал я. – Бесполезно...

Старший механик постоял немного, потом сел на камень рядом со мной. Достал сигарету, закурил.

– Сволочью меня считаешь? – спросил он. Я не ответил.

– Правильно считаешь, – кивнул Дед. – Я тебя тоже поначалу не жаловал. Думал, вот еще один шустрик, будущий хозяин жизни. – Дед сплюнул и втоптал слюну в песок.

– Еще в начале рейса пришел как-то в кино к тебе. У тебя посреди фильма пленку в аппарате заело, так ты вместо того, чтобы распутывать ее – раз ножницами, потом хренакс скотчем, пять секунд и готово. А то, что пленка будет резаная – кому какое дело, кому хочется возиться? Хотел я тебе тогда по шее надавать, да удержался. Все равно вывернешься. Скажешь, аппарат старый, под списание, пленку жует постоянно, и саму пленку давно уже на помойку пора, фильмы заезженные, тоже правда. И траулер старый, и вообще одно барахло кругом. Давай, режь! Чего жалеть? Зачем возиться? В общем, плюнул, ушел из твоего кино. А почему плюнул, знаешь? – Дед повернулся ко мне. – Потому что сам такой же! – ответил за меня Дед. – Знал, что рейс – гнилой, а все равно полез. Думал, отсижусь в машине, мое какое дело? И все так! Чик ножницами – и наплевать! Так все и похерили. Траулер угробили, страну развалили. Кто это сделал? Американцы? Хрен там! Мы с тобой! Но ты еще молодой, много наворотить не успел, а я вот успел. Такого успел – отец мой, будь живой, три шкуры бы с меня спустил. Он всю жизнь с головы до ног в соляре проходил, зато в дерьмо ни разу не вляпался. А я как полгода на берегу посидел, так и стух. Жена запилила – все люди как люди, а ты? Люди… – Дед снова сплюнул. – Вот и я, как эти люди, побежал в контору, возьмите! Куда угодно, с кем угодно…

– Но теперь все, баста! – Дед затушил окурок о камень. – Надо нам, студент, упереться рогом. Пора начинать ремонт. Жизнь эту сволочную надо хорошенько отремонтировать. Помаленьку… Показать всем этим... – старший механик сжал кулак. – Будет не по-ихнему, а по-нашему! По-моему и по-твоему, студент! Упереться рогом – и все получится.

С траулера доносились крики. Босоногие помощники затеяли бурный спор с Иваном над какой-то железякой.

– Вот, держи! – Дед торопливо сунул мне листок. – Скоро опять надо замерять, трехчасовые. Сам пойдешь, или мне?

– Сам пойду, – сказал я.

– Вот и хорошо! – Дед поднялся. – Давай, очухивайся!

Мы сидели втроем на перевернутой рыбацкой лодке – Анна, Хосе и я. Я рассказывал захватывающие вещи: об апвеллинге, пищевых цепочках и методике измерений поверхностного слоя океана. Анна терпеливо переводила все это на испанский язык, Хосе слушал, не перебивая и не задавая никаких вопросов.

Главная мысль, которую я старался донести до Хосе – если я буду каждый день выходить с ними в море и измерять температуру, то через какое-то время, через год, а может, и раньше, я смогу точно сказать, когда уловы снизятся в следующий раз. Тогда у Хосе и его земляков будет время, чтобы подготовиться, например, сделать запасы. Если же, наоборот, никаких измерений не делать, будет плохо. Очень-очень плохо. Каждые шесть-восемь лет будет приходить страшная беда, и противостоять ей будет невозможно.

Термина «Эль-Ниньо» я старательно избегал, подбирал простые слова, строил из них короткие фразы, пытался даже шутить. Анна все это добросовестно переводила. Смуглое лицо Хосе оставалось непроницаемым. Наверное, в точности такое же лицо было у меня, когда Лена затащила меня на лекцию о буддизме в клуб научного атеизма в особняке на Фонтанке. Попасть туда, по ее словам, было очень непросто, подруга Гюзель по большому блату организовала два приглашения. И вправду особняк был роскошным, и публика собралась самая изысканная – все сплошь доценты. А сама лекция... В принципе, непонятных слов в ней было немного, но вот смысла всего этого я не понимал, и даже не старался. Я просто слушал журчание речи лектора и представлял, как мы с Леной занимаемся любовью. «Не спи!» – шипела Лена и толкала меня в бок. Я не спал, просто я был далеко. Вот и Хосе был далеко.