Выпалил и сам испугался того, что сказал. Запнулся, заерзал на стуле.

— К вам это не относится. Вы — невинное дитя, сразу видно, невинное дитя. Вашему отцу повезло, что вы еще с ним, и он может любоваться на вас, когда захочет… румяные щеки, детская улыбка, от нее слезы умиления текут… Сын, что тут скажешь, сын! Вы расскажете отцу, что я пью, напиваюсь допьяна по ночам? Расскажете? Ну и наплевать! Все равно он узнает рано или поздно! Все и так знают. И все меня презирают. И он меня выставит за дверь. Наплевать. У меня горе. У вас тоже. Хотите выпить? Держите, вот вам стакан. Позади меня, в шкафу, пусть уж мсье Даниэль меня простит, стоит вино, виски, отличное шампанское — «Клико» тысяча девятьсот шестого года, — уверен, еще осталось. Бедняга Вардес частенько прикладывался к бутылочке. Мсье Даниэль сам нальет себе, он не гордый.

Даниэль открыл дверцу шкафа, взял бутылку шампанского и поставил на стол. Но ни Ангел, ни сам Даниэль не подумали ее откупорить, сидели друг против друга и молчали.

Наконец Ангел спросил:

— Так что вы хотели узнать? Спрашивайте, пользуйтесь случаем! Сегодня вечером вы можете задавать любые вопросы! Вы же видите, я пьян. И ради того, чтобы посидеть с мальчиком, похожим на моего, на моего маленького мальчика, потому что теперь он лысый и растолстел, полюбоваться на ясные глаза, свежие губы, — я готов рассказать все, что вы только пожелаете, все, что вы захотите. Что вас интересует? Каким был ваш папаша? Моему мальчику жена и новая родня твердят: «Твой отец необразован, невоспитан, достоин презрения, его нужно забыть, на него нужно плюнуть…» И другому сыну кто-то возьмет да и скажет: «Твой отец был торгашом, ничтожным восточным червем, что приползает к нам, подыхая с голоду, а уползает с миллионами» Уползает? Никто не уползает. Им и тут прекрасно, они остаются здесь. Они здесь живут, везде приспособятся. Наживаются на срамных открытках и на кокаине. А ваш батюшка — шарлатан. Наживается на горе людском. Что вы еще хотите знать? Правда ли, что я сказал о нем и мадам Вардес? Этого, милый мой мсье Даниэль, вы никогда не узнаете. Воображайте все, что вам вздумается. Думайте, размышляйте. Глядите во сне. Я, например, грежу каждую ночь. Нет, не о чужих людях, как вы сами понимаете. Только о том, что меня касается, о своем, о кровном. Вы тоже будете видеть свое, кровное… Боль причиняет только своя кровь, та, что породила нас, или та, которую породили мы… Истории с женщинами, с деньгами проходят, забываются, но, когда замешаны свои, дело другое — капля обшей крови отравляет все. Может, он и был любовником мадам Вардес. А может, и не был. Не знаю. Однако странно, что он приходил по вечерам, и они часам сидели одни в гостиной, а Вардес лежал больной наверху. Вардес ведь вас тоже интересует? Ну так слушайте… Я вам расскажу все, что знаю… Вы поймете, что…

26

Даниэль вернулся в Париж. К его приезду Клара поднялась с постели: сын не должен был заподозрить, как серьезно она больна. Ждал его и отец. Даниэля кормили, ласкали, целовали, расспрашивали. Родителям он показался утомленным. Может быть, перекупался? Вода ранней весной наверняка еще очень холодная… Как он редко писал им… И надо же, еще вытянулся!..

Наконец-то Даниэль остался один. Заперся на ключ у себя в спальне и принялся ходить от стены к стене. Так обычно ходил Дарио, когда им овладевало такое же болезненное смятение, сродни лихорадке, бередящей не только мозг, но и кровь.

Было уже поздно, приближалась полночь. Он услышал отцовские шаги на первом этаже, потом скрип ворот, их открыли и торопливо захлопнули. Даниэль знал, что отец крайне редко бывает дома. Но никогда не задумывался, какие дела или развлечения держат Дарио вдали от семьи почти до утра. Сейчас он поймал себя на мысли, что подсознательно боялся сведений об отцовской жизни, как боятся топкого берега пруда с темной водой и илистым дном.

Как же ему поступить? Стоит ли поговорить с отцом о Вардесе? «Он не скажет мне правды, — думал Даниэль, — обманет, преподнесет все в выгодном для себя свете, а поступать будет по-прежнему». А что думает об этом мама? Даниэль прекрасно знал, что она всегда помогала отцу, занималась его делами. Была в курсе всего. Проверяла регистрационные книги. Отмечала задолженности. Напоминала секретарше, мадемуазель Арон, чтобы та взыскивала деньги с задолжавших пациентов. Они жили с отцом так дружно. Или ему казалось? Он подумал, что мать, безгранично любя отца, смирилась со всем темным и беззаконным, что есть в его жизни. Иной раз Даниэлю даже думалось… да он и сейчас не сомневался… что Клара знает и обо всех интрижках мужа. Так оно и было. Она не только знала о них, но относилась к ним снисходительно. Однажды он случайно услышал ее разговор по телефону — она заказывала от имени Дарио цветы для женщины, которую все вокруг считали любовницей ее мужа.

«Но всей правды о Вардесе она не знает, — размышлял Даниэль. — Иначе это значило бы, что они… сообщники».

— Но это же мама! Моя мама! — прошептал он, словно бы защищая ее от злобного духа, посягнувшего на нее в его сердце. «Она все знает. И принимает все, потому что любит его и не похожа на Сильви, для которой существует нравственный закон, существует Бог. У мамы только один закон, только один бог — отец…»

Но ведь и Сильви… Разве не сказал ему Ангел, что Сильви была любовницей отца?

Даниэль закрыл лицо руками. И конечно же мама знала об этом. Ей было неприятно, когда сын рассказывал ей о Сильви. Лучше всего довериться матери. Только Клара сможет ему помочь. Она скажет ему правду. Вполне возможно, что пьяница Мартинелли все выдумал, что это бред больного воображения. Мама прижмет его к себе, поцелует, погладит по щеке, и с ней рядом он снова поверит в людскую доброту и порядочность. Она скажет: ты заблуждаешься. И приведет несомненные доказательства безумия Вардеса и невиновности Сильви. В ушах у него звучал голос матери: «Тебе приснился дурной сон, сыночек, всего-навсего дурной сон».

Так она утешала его в детстве, когда среди ночи он просыпался от кошмара, — садилась к нему на кровать, прижимала его голову к груди. В длинной белой ночной рубашке она склонялась к нему, седеющие волосы падали ей на лицо — нежная, верная, улыбающаяся мама-спасительница. «Дурной сон, мой сыночек, мой Даниэль», — повторяла она.

Он присел на кровать, чувствуя, что у него подгибаются колени. Отважится ли он поговорить с ней? Он ведь любит ее, глубоко уважает. Но именно любя, он хотел ее защитить.

«Разговор с отцом не поведет ни к чему хорошему, — вновь подумал Даниэль. — Кто я для него? Мальчишка. Он запугает угрозами Ангела, заставит его молчать, подкупит его солидной суммой денег и не выпустит Вардеса. В том, что я никогда на него не донесу, отец не сомневается. Зато мама сможет убедить отца, найдет нужные слова, скажет, что будет скандал, что за такое преступление грозит тюрьма. Или просто будет умолять, чтоб он сделал это ради нее, ведь он все-таки ее любит».

Однако Даниэль все сидел на постели. Страх перед предстоящим разговором и желание узнать правду боролись в нем. И тут он услышал легкие робкие шаги Клары за дверью. В дверь тихонько постучали.

— Я услышала, ты ходишь по комнате. Не спится, сынок?

— Да, не спится. Входи!

Клара подошла к нему, щуря близорукие глаза.

— Ты даже не раздет! Почему ты не ложился, Даниэль? Болит что-нибудь? Какой ты бледный… Только ты вошел, я сразу поняла, с тобой что-то случилось. Что тебя мучает, сынок? У тебя неприятности? А ты знаешь, что ты теперь взрослый мужчина?

Она смотрела на сына с робкой нежностью. «Он вообще-то совсем не похож на Дарио, — думала она, — а сейчас, когда несчастен, зябко ежится и дрожит — вылитый отец».

Клара села рядом с сыном, обняла его за плечи:

— Что с тобой, Даниэль?

— Ничего, мама.

— Не обманывай меня. Ты заболел?

Она пощупала лоб Даниэля, притянула сына к себе и попробовала лоб губами. Губами она улавливала малейший жар. Даниэль дрожал, зубы у него стучали, руки были ледяными, но она знала, что он не болен. Клара вздохнула. По сути, только одно ее и заботило: здоровье, жизнь… А прочее!.. Она шепнула ему на ухо: