Он думал: «Приду разок, другой. А вдруг? Другого врача я всегда успею найти».

Дарио продолжал негромко, из всех сил стараясь говорить спокойно, властно и ласково:

— Мы начнем, как начинают классические психоаналитики-фрейдисты. Это всего лишь начало, но оно необходимо. Мы прекратим, как только обнаружим первое ключевое понятие. Ложитесь сюда, на кушетку, — продолжал он, беря Вардеса за руку и подводя к узкому диванчику, обтянутому серым тиком, в затененном углу кабинета. — Постарайтесь расслабиться. Ничего не бойтесь. Мы прекратим сеанс, как только вы почувствуете усталость. На меня не смотрите. Можете закрыть глаза. Не поворачивайтесь ко мне, меня здесь нет. Я буду задавать вопросы, но я только голос, невидимый помощник, воспринимающий аппарат, который не может ни судить, ни принуждать. В основе моего метода не принуждение, а полнейшая свобода, раскрепощение, а не ограничение. Вы освободитесь от страданий. Расслабьтесь. Доверьтесь.

Первый сеанс начался.

18

Через тринадцать лет доктор Асфар был в зените славы, визит к нему стоил очень дорого. Дамы сходили по нему с ума. Их предостерегали: «Он — мошенник. Обаятельный, известный, но что-то тут нечисто…» «Все это зависть, злоба коллег-неудачников, мы понимаем, откуда наветы», — думали пациентки.

Лихо надвинув шляпку на левый глаз или уподобив ее ангельскому нимбу, в зависимости от моды, француженки из богатых буржуазных семей, привыкшие все считать, придирчиво озирали приемную на улице Ош в особняке доктора Асфара, видели высоченный потолок, стены, увешанные картинами, пушистые ковры, обширный сад за балконной дверью, и говорили, качая головой:

— Сразу видно, богатейший человек. Какая роскошная обстановка! Он врачует не тела, он врачует души, — прибавляли они.

И повторяли повсюду титул, который доктор присвоил себе и сообщил по секрету одной из них: «Асфар — властитель душ».

Дамы ждали у дверей кабинета. Наступила осень, и они были в плотных костюмах, черных, коричневых, на плечах или на коленях лежали пушистые лисы, чернобурки и рыжие. Странно смотрелись тонкие бархатные лапки и мертвые мордочки лис рядом с безжизненными загримированными женскими личиками, казалось бы тоже неподвластными времени. Но в самой неприступной крепости есть бойницы, и сквозь них враг издалека замечает огонь; точно так же дам выдавали глаза, откуда выглядывала мрачная, постаревшая, смятенная душа. От чего они лечились? От обычных женских маний. Погони за плотскими наслаждениями. Тоски из-за невозможности их испытывать. В основном к Дарио обращались женщины.

В приемной лишь изредка появлялись мужчины, они не разговаривали, не двигались. Даже не вздыхали. Ждали, застыв, окаменев. Холодный серый октябрьский день сочился дождем. Они поднимали глаза и видели сквозь стекло чудесный сад доктора, деревья, аллеи, потом опять сидели потупившись. Они пришли сюда в первый раз. Мысли витали где-то далеко, вне времени и пространства, тела обмякли, как брошенная одежда. Одних занимала мелкая повседневная суета: будущее свидание, домашние неурядицы, жены, любовницы. Других мучили предстоящие хлопоты: раздел имущества, налог на наследство, долги. Вытянув ноги, мужчины смиренно и грустно протирали покрасневшие глаза. Этот тянулся к сигаретам, потом вспоминал, где находится, в ушах звучал голос кардиолога: «Сердце изношено, вам нельзя курить!» — рот скорбно кривился, рука опускалась. Тот беззвучно шевелил губами, репетируя в сотый раз, как доверит доктору свою тайну. Рядом с ним скептически усмехался третий: «Знаю, Дарио Асфар — проходимец. Мне уже все уши прожужжали. Непременно пойду к настоящему светилу, истинному специалисту. Но вдруг этот шарлатан поможет? Вдруг вылечит? Каких чудес не бывает!..»

Женщины тоже лишь прикидывались спокойными. По мере того как проходил час за часом — а время в приемной тянулось медленно, — их лица старели на глазах, взгляд суровел, руки в перчатках судорожно сжимались.

— Кстати, красотой он не блещет…

— Зато у него приятный ласковый голос…

Женщины начинали шептаться. Мужчины, хоть и с презрительным видом, прислушивались, но ничего не могли разобрать. Время шло. Бледные, утомленные пациенты поникли. Наконец за дверью, в кабинете Дарио, послышались шаги. Все шеи вытянулись, глаза устремились в ту сторону — жадно, с тревогой, — ни дать ни взять куры на птичьем дворе заслышали приближение хозяйки и ждут зернышек.

Дверь открылась, и на пороге возник невысокий худой человек — смуглый, с высоким лбом, большими оттопыренными ушами, серебряной сединой. Больные напряженно вглядывались в его усталые глаза, благородный лоб, седую шевелюру. «Он читает в сердцах», — думали женщины. Доктор слегка кивнул. Смуглая рука, украшенная массивным платиновым перстнем, отвела портьеру красного бархата, отделяющую приемную от кабинета, небрежно смяла ее, пропуская больного. Пациент вошел, портьера опустилась.

В приемной слышался только шорох дождя и тиканье настенных часов. Дамы и господа терпеливо ждали.

19

Ушел последний больной. Стрелки часов показывали начало девятого. Дарио, опершись головой о руку, сидел за рабочим столом и отдыхал. Вынужденный все время играть на публике, он как актер отрабатывал каждое движение, каждый взгляд. Репетировал слова, обращенные к больным: ключевые, обнадеживающие, запугивающие, утешительные. И, даже оставшись в одиночестве, продолжал представление. Вошел в роль: небрежная поза, печаль на лице, холеная красивая рука с массивным перстнем поддерживает серебристую голову. Дарио не сомневался, что имел бы сейчас успех.

В его кабинете царила строгость, роскошь и некая торжественность. Старинные книги, бюро с бронзовыми и малахитовыми инкрустациями, пушистый ковер, витрина с коллекцией персидских ваз, а между телефонным аппаратом и книгой, куда доктор заносил фамилии больных и их диагнозы, — стакан с живой розой, смягчавшей аскетическую простоту и порядок на столе. Безупречная декорация. Элинор поначалу, до того как вышла замуж за Вардеса и очутилась, таким образом, в стане врагов Дарио, помогала ему советом — в те времена они были приятелями и сообщниками. Ему больше не требовалось помощи. Он научился приобретать красивые вещи, кредит, репутацию, женщин. Приобрести немудрено. Сложней удержать.

В стране наступил экономический кризис. Пострадали и честные люди, и мошенники. Уменьшились гонорары знаменитого Дарио Асфара и бедного городского врача. Одни пациенты честно признавались в несостоятельности. Другие тянули с выплатой. Многие неожиданно выздоровели. Рассчитывать на лучшее не приходилось. Даже верный

Вардес не появлялся вот уже пять лет. И играть стал меньше, хотя дела у него шли неплохо, несмотря на злые времена. Дарио докучало глухое, а то и открытое недоброжелательство французских и заграничных психиатров, обвинявших его в профанации их методов, в обмане наивных невежественных пациентов. Впрочем, он напрасно жаловался: новые больные постоянно сменяли уходящих. Дарио опытен, изворотлив, пользуется успехом, в том числе и у женщин. Восточное невозмутимое смуглое лицо, седые волосы, пронзительные черные глаза придавали Дарио своеобразное обаяние, привлекавшее многих дам. К тому же он был знаменит и слыл богачом.

Он перестал голодать, и его с неутолимой алчностью потянуло к женщинам, причем самым роскошным. Недоступность дразнила, обладание льстило самолюбию; он понял, что для него все возможно, нужны только деньги, деньги, деньги.

Вот и держался на плаву. Женщины были его развлечением, страстью, необходимым комфортом, наподобие дома, сада, собрания картин.

— Зачем тебе эти картины? — недоумевала Клара.

Он отвечал, чтобы ее успокоить:

— На черный день пригодятся. Продадим, когда останемся на мели.

Но знал, что никогда их не продаст. Ему продавать картины, то же, что столяру продавать рубанок или кузнецу — молот. Постоянство его доходов поддерживала окружающая роскошь, скромный антураж неминуемо снизил бы стоимость визитов.