– Мы потеряем сериал из-за Заворотнюк.

Короче, «Вы мне поначалу ужасно не понравились!», как в «Иронии судьбы».

Как только начались съемки, коллеги ходили и просили, чтобы меня сняли с роли. «Вы ошиблись, взяли совершенно не ту актрису, она все погубит, она кричит, она разговаривает как Горбачев!» А американцы отшучивались: «Сергею, наверное, обидно, что сериал не называется „Мой прекрасный папа“, но тут ничего не поделаешь, главной должна стать героиня, а не герой».

И вот, насколько Вику Прудковскую сразу принял Максим Шаталин, настолько исполнительницу роли сразу не принял Жигунов. Вокруг Заворотнюк образовалась целая коалиция противников с ним во главе. Он умудрился подбить даже драматургов, которые переделывали американский текст. И был еще один драматург – Щедринский. Он настолько невзлюбил меня, что даже не здоровался. Во время съемок пилотной серии, он стоял рядом с режиссером, буквально в метре от меня, и когда я произносила свой монолог довольно громко ругался: «Нет, ну это полное г..! Кошмар! Бездарность!» Конечно, он говорил это режиссеру, но он прекрасно знал, что я все слышу. А у меня огромный монолог, реактивная скорость произношения, я и без реплик Щедринского предельно наэлектризована. И меня уже трясет, причем до такой степени, что я уже ни играть, ни даже разговаривать не могу.

Щедринский специально для меня переписал сценарий, заменив Мариуполь на Крыжополь. Я ничего против жителей этого города не имею, но когда ты перед камерой произносишь «Я крыжополка» или «крыжоплинка», ты прекрасно понимаешь, что тебя просто унижают.

В какой-то момент, чтобы погасить назревающий конфликт, Александр Завьялович Акопов просто пришел на площадку, демонстративно сел напротив меня, посадил всю группу, мы стали играть, а он хохотал громче всех. Хохотал заливисто, искренне. Американцы, само собой, тоже видели неладное.

Лично я неконфликтный человек. С коллегами стараюсь избегать любых столкновений, настолько, насколько смогу. А когда не могу, все равно избегаю. Если чувствую, что меня хотят задеть – ухожу. Физически исчезаю. А если нельзя исчезнуть – максимально закрываюсь от этого человека. Отворачиваюсь и не смотрю в эту сторону. Чтобы себя не ранить. А если уж обидели, то надо дать понять – в обиду себя не дам, палец в рот мне не клади, могу откусить. Но мне устроили такую войну, что я взвилась, как-то раз остановила съемки и сказала:

– Я прошу вас, отойдите вглубь на двадцать метров и материте меня, сколько вам будет угодно!

В итоге на следующий день руководители проекта созвали срочное совещание, где присутствовали и господа драматурги, и американские сопродюсеры, которые репетировали с нами, и режиссеры. Актеров не пригласили, но я знала, что позиция коллектива известна. Ее озвучивали драматурги. И Александр Завьялович спросил:

– Скажите, дорогие мои, кто считает, что у нас нет няни?

Щедринский встал и гордо заявил:

– Я.

– Вы уволены.

Так был разрешен этот конфликт. Сразу и резко. Что же касается меня, то я была просто в шоке – за всю мою жизнь ни разу никого из-за меня не увольняли. Я сидела и представляла, как теперь меня возненавидит вся компания. Но надо сказать, суровый жест Акопова возымел действие. В конце концов в Америке к Фрэн Дрешер привыкали целых четыре месяца. Говорят, съемочная группа сходила от нее с ума: от ее голоса, акцента. И только со временем они по-настоящему поняли, какая она находка для ситкома.

Я очень благодарна американцам. Смешно, но я уже не в первый раз столкнулась с тем, что именно американская манера общения выводит меня из кризисов. Не будь их в тот момент рядом, я бы не выдержала столь мощный натиск враждебного отношения к себе. Ведь у меня не было такой уверенности в себе, как у Фрэн. И вообще – к началу съемок я была страшно неуверенным в себе человеком. Американцы боролись с моими комплексами: вот, например, знаменитая короткая юбка Вики Прудковской – я оставила ее себе на память. Джинсовая, моя любимая… А ведь до этого я не носила коротких юбок вообще. И вдруг – приносят эту юбку-бикини… Я не знаю, куда девать колени, чем их прикрыть. Американцы, глядя на мои мучения, спрашивают:

– Что случилось, Настя?

– Мне неловко.

– Почему?

И они отвели меня в гримерку, поставили перед большим зеркалом во весь рост:

– Тебе нравится?

– Ну, я не знаю… – мямлю я в ответ.

– Посмотри на себя, внимательно посмотри! Ты должна стоять перед зеркалом и говорить: «О, это клево!» Если ты не будешь любить себя, если ты не будешь собой дразнить, ничего не выйдет. Изучай, как у тебя работают плечи, как ты руку вскидываешь. И не потому, что ты от себя с ума сходишь, а потому что это забавно. И не оправдывай себя! Ощущай свою прелесть. В конце концов у тебя двое детей. Ты должна знать – ты привлекательна, ты состоялась.

Они стремительно обучали меня голливудскому самоощущению. Работали со мной как психотерапевты.

И я поняла, что раньше мне этого катастрофически не хватало. Признаться честно, я даже боялась отъезда американцев. Боялась их отпустить. Мне было страшно остаться без их поддержки. Американцы же любят тебя. Да, они получают за это деньги. Но они любят тебя очень искренне, потому что и деньги в радость, если в радость работа, а окружающие чувствуют себя комфортно. Они прибегали ко мне на помощь всегда, когда я в этом нуждалась. Возились со мной, какими-то хитрыми методами разворачивали меня на 180 градусов, снимали комплекс за комплексом.– Твое поведение, Настя, большая редкость и странность. Потому что подобные комплексы свойственны некрасивым женщинам, это естественная реакция организма. Но ты?! Почему ты не осознаешь себя привлекательной? Это что – твое актерское кредо?Почему же мы все такие закомплексованные? Почему мы так себя не любим? Почему не верим в себя? Зачем позволяем себе быть такими слабыми? Ведь такое самоуничижение – это тоже грех, не меньший, чем возвеличивание себя. Мы с упоением упираемся в свою несостоятельность, гнобим себя, ругаем…. А выдаем все это за природную скромность – тупим глазки в пол и чувствуем себя как минимум агнцами божьими. Это ужасная ошибка – не верить в себя. Это ужасная болезнь – не любить себя. Сомнение – грех. И только пройдя путь от негативного самовосприятия, до полного принятия себя, я поняла, каким чудовищным препятствием была для меня неуверенность в себе и своих силах. О чем речь? Когда спустя много времени после начала съемок «Няни» американцы целый месяц водили меня к зеркалу и твердили в один голос: «Ты посмотри на себя! Ты что? Не понимаешь? Ты же красивая! Ты понимаешь, что ты очень красивая?» «Нет, не понимаю» – отвечала я грустно. И ведь правда, клянусь – не понимала. А вместо гордости испытывала стыд. Стыд за что? – спрашивается. А вот Бог его знает, за что. Просто по какой-то идиотской «советской» привычке ущербность стала нашим девизом. И до сих пор (думайте, что хотите) я с трудом и довольно фальшиво, да к тому же еще и шепотом, произношу фразу: «Я красивая», – и убеждаю себя каждый раз заново, что я могу носить короткие юбки, что могу накрасить губы яркой помадой. И каждый раз я просто насильственным образом заставляю себя поверить в это. Ну вот не чувствую я себя красивой, и все тут. Может, конечно, дело не во мне? Может, я просто американцам не доверяю… Столько лет холодной войны между нашими странами не могли пройти бесследно. Шутка. В общем, что я хочу сказать – полюби себя как ближнего своего. И это, между прочим, заповедь – но для особенно «одаренных» типа меня. Ты не можешь быть интересен людям, если ты не интересен сам себе. У меня есть такая проблема, и именно поэтому я всегда стараюсь играть характерные роли – потому что если в роли нет яркого характера, я не могу найти в ней себя, мне кажется, что «нормальная я» – это нечто невыразительное, бледное и бесконечно скучное. Скучно-скучноскучно-страх-паника-головокружение… Так начинается вегето-сосудистая дистония. Нет, ну это нормально? Посмотрите на меня и не делайте так.