У нее с плеча соскользнула шаль, и сочетание зеленого и красного цветов в ее наряде при сценическом освещении тоже показалось некрасивым. Ирина выглядела как абажур лампы. Мой взгляд снова скользнул по зрителям: платья на женщинах были сплошь белые, розовые или светло-голубые.

Ирина перешла к французской песне. Первые куплеты она спела на английском языке, последующие — на французском (это была моя идея, поскольку песня в этом случае сохраняла свой национальный колорит). С французским текстом Ирина справилась прекрасно, но вот на английском вновь споткнулась. В результате, вместо того чтобы прозвучать ярко и необычно, песня получилась странной и как бы распалась на части.

Достав из сумочки носовой платок, я вытерла вспотевшие ладони. Что я скажу полковнику? Я украдкой посмотрела на Дороти, но та сидела с непроницаемым лицом. Наверное, в душе она уже торжествовала. Я представила себе, как буду утешать Ирину после концерта. «Мы сделали все, что могли», — скажу я ей. Чтобы хоть как-то поднять ей настроение после происшествия с ожерельем, ушли недели. Что же будет после концерта?

Еще одна пара поднялась, чтобы уйти. Французская песня окончилась, и Наташа начала уже играть следующую композицию, но Ирина неожиданным взмахом руки прервала ее. Щеки у нее горели, и мне показалось, что сейчас у нее из глаз потекут слезы, но вместо этого она начала говорить.

— С английским языком у меня пока неважно, — произнесла она, тяжело дыша в микрофон. — Но музыка скажет больше, чем слова. Следующую песню я исполню на русском языке. Я посвящаю ее своей лучшей подруге Ане, которая научила меня любить вашу прекрасную страну. — Ирина кивнула Наташе.

Я узнала печальную мелодию.

Мы не включили эту песню в программу, потому что посчитали ее слишком грустной для подобного концерта. Я подняла голову и стала смотреть в потолок. Мне стало безразлично, что думают другие. Ирина была права насчет Австралии. Эта страна не для нее. Я приложу все силы, буду работать день и ночь, чтобы заработать нам на переезд в Нью-Йорк, где ее талант будет оценен. Возможно, если удастся накопить достаточно денег, мы сможем обойтись и без помощи Дэна. К тому же, если мы уедем из этой страны, австралийское правительство ничего не сможет сделать с нами. Разве что запретит возвращаться.

Я снова устремила взгляд на Ирину. Эта песня оживила ее. От Ирины буквально исходила энергия — через голос, через родной для сердца язык. Сидевшая рядом со мной женщина достала из сумочки платок. Я покосилась на зрителей в зале. В их настроении произошла явная перемена. Никто больше не ерзал и не вставал с мест, все притихли, вслушиваясь в слова и мелодию песни. У некоторых на глазах блестели слезы. Они были так же заворожены пением Ирины, как когда-то беженцы на острове Тубабао.

Ирина пела с закрытыми глазами, но как же мне захотелось, чтобы она увидела, что творилось в зале, что ее голос делал с людьми! Они, наверное, за всю свою жизнь не слышали ни единого слова по-русски, но, похоже, понимали, о чем была эта песни. Эти люди могли не знать, что такое революция, война, изгнание, ни наверняка на себе испытали, что такое печаль и тоска. Они не могли не знать, каково родить мертвого ребенка или не дождаться и сына. Мне опять вспомнилась палатка Наташи и Марии на Тубабао. Нет таких людей, которые бы ни разу в жизни не сталкивались с трудностями. Просто каждый ищет свое счастье и свою красоту.

Музыка затихла, и Ирина открыла глаза. На какую-то секунду в зале повисла тишина, но потом публика взорвалась овациями. Один мужчина встал с места и крикнул «Браво!». К нему присоединились и другие. Я повернулась к полковнику. У него было такое довольное лицо, как у мальчика, который собирается задуть свечи на именинном торте.

Только через несколько минут аплодисменты стихли настолько, что Ирина смогла снова что-то сказать.

— А сейчас, — объявила она, — мы исполним для вас веселую песню. В этом зале много свободного места. Если вам захочется танцевать — танцуйте.

Руки Наташи пробежали по клавишам, и Ирина запела джазовый номер. Первый раз эту песню я услышала в клубе «Москва — Шанхай».

Люди в зале стали переглядываться. Полковник пригладил волосы и приосанился. Остальные зрители не могли устоять перед зажигательным ритмом и стали в такт мелодии постукивать ногами по полу и хлопать себя по коленям. Но никто не пошел танцевать. Однако Ирину и Наташу это ни капли не смутило, они лишь расправили плечи и продолжили исполнение с большим воодушевлением.

Роуз толкнула полковника локтем в бок, да так сильно, что тот вскочил со своего кресла. Когда он оказался на ногах, ему ничего другого не оставалось, кроме как одернуть форму и протянуть руку жене, приглашая ее на танец. Пройдя вперед, ближе к сцене, они исполнили лихой квикстеп. Зрители зааплодировали. Эрни схватил за руку Дороти, и они тоже пустились в пляс. Один фермер, который пришел на концерт прямо в рабочей одежде, встал и подошел к оперной певице из Вены. Поклонившись, он протянул ей руку. Профессор языкознания призвал на помощь профессора истории, и вместе они принялись сдвигать кресла к стенам, чтобы освободить пространство. Скоро танцевали уже все, кто был в зале, включая и священника. Поначалу женщины не решались к нему подойти, но он так увлеченно пританцовывал и щелкал пальцами, что в конце концов одна девушка из чехословацкой семьи направилась к нему.

На следующий день местная газета написала, что вечер, устроенный Государственной Женской Ассоциацией, затянулся до двух часов ночи и закончился лишь после того, когда прибыла полиция с требованием прекратить шум. В статье также было упомянуто, что президент ГЖА Рут Киркпатрик заявила, что вечер прошел с «потрясающим успехом».

Когда я во второй раз попала в Сидней, он изменился. Небеса разверзлись, и проливной дождь изо всех сил барабанил по земле вокруг колоннады, где мы с Ириной ждали трамвая. Лужи воды уже подступили к ногам, забрызгали жидкой грязью наши новые чулки — прощальный подарок Роуз Брайтон. Глядя на каменные стены и массивные арки Центрального вокзала, я подумала о том, что поездка из лагеря в Сидней прошла намного быстрее, чем путешествие из Сиднея вглубь страны.

Засунув под мышку сумочку, я вспомнила о конверте, который лежал в ней. Я очень четко представляла себе адрес, написанный на нем от руки печатными буквами: «Миссис Элизабет Нельсон, Поттс-пойнт, Сидней». Мне ужасно хотелось достать конверт и снова хорошенько его рассмотреть, но я уже давно выучила на память не только сам адрес, но и указания, как туда добраться, которые полковник Брайтон записал для меня на отдельном листе бумаги. Влага, рассеянная в воздухе, могла размыть чернила, поэтому я не стала доставать конверт из сумочки.

Через несколько дней после концерта полковник Брайтон вызвал меня в свой кабинет. Сначала я смотрела на портрет короля, потом перевела взгляд на полковника, а потом на конверт который он пододвинул ко мне через весь стол. Он встал, подошел к карте на стене, потом вернулся обратно к столу.