Упомянутая котловина находится среди высоких уступов; почти со всех сторон она окружена обнаженными отвесными склонами. Тропа пролегала посередине, неуклонно взбираясь вверх, и исчезала в узком ущелье под нависшей кромкой утеса. Пьер считал, что этот проход наиболее опасен по эту сторону перевала в пору таяния снегов, когда с высоты то и дело обрушиваются лавины. Сейчас, впрочем, опасаться этой нередкой в Альпах угрозы не приходилось, поскольку, за исключением одного только Велана, всюду вокруг простирался унылый покров скудости и бесплодия. Воображению трудно было нарисовать более красноречивую картину запустения, чем та, что представилась глазам наших путешественников, едва они, следуя извивам ручья, оказались в самом центре неприветливой долины.

Сумерки только приближались, но унылый колорит скал, испещренных красновато-коричневыми вкраплениями, глубина самой впадины придавали окружающему еще большую мрачность. На расстоянии многих тысяч футов над ними ослепительно блистала снежная вершина Велана — до нее, казалось, было рукой подать; яркие лучи заходящего солнца сверкали на темных природных бастионах Альп, которые, устояв перед натиском бурь, величественно громоздились перед взорами. Венчавший все лазурный небосвод покоился в далеком сиянии: он поражает всякого, кто путешествует по горным долинам Швейцарии. Ледник Вальсорей спускался почти до края долины; нижний его край был загрязнен обломками камней, словно разделял судьбу всего, что обречено сходить на землю и соприкасаться с ее нечистотой.

Между путниками, достигшими теперь этой точки, и монастырем не было никакого людского жилища, хотя позднее, в наш век беспокойного любопытства, явилось побуждение поместить там нечто вроде гостиницы — в надежде собрать убогую дань с тех, кто не сумеет в должное время воспользоваться гостеприимством монахов. Воздух становился прохладнее быстрей, чем надвигалась вечерняя темнота, и порой до ушей путников доносился глухой рокот ветра, хотя редкие травинки у ног далее не шевелились. Раз-другой над головами проплыли большие черные тучи, напоминавшие тяжелокрылых стервятников, которые кружат в высоте, готовые ринуться вниз на несчастную жертву.

ГЛАВА XXII

Махнув рукой путникам, чтобы они продолжали восхождение, Пьер Дюмон остановился посреди голой площадки. Каждый проходивший мимо него мул получал дополнительный удар или пинок: в нетерпении проводник явно не считал нужным церемониться с бедными животными и этим простым приемом старался ускорить продвижение процессии вперед. Действия его, обычные для погонщиков, не вызвали у путешественников ни малейших подозрений: они продолжали путь; одни были погружены в раздумье, другие предавались захватившим их новым сильным переживаниям, прочие весело и беззаботно беседовали между собой. Только синьор Гримальди, бывший настороже, обратил внимание на поведение Пьера. Пропустив всех вперед, генуэзец повернулся в седле и бросил взгляд на проводника: с виду беспечный, однако на самом деле внутренне напряженный. Пьер, одной рукой придерживая шляпу, а другую вытянув перед собой, пристально всматривался в небосвод. На ладонь его опустилась сверкающая крупица — и Пьер тотчас же поспешил занять свое прежнее место. Встретив, однако, испытующий взгляд итальянца, он разжал руку и показал снежинку, так плотно смерзшуюся, что даже тепло ладони не могло ее растопить. В глазах Пьера читалась просьба соблюдать спокойствие, и этот безмолвный обмен взглядами остался никем не замеченным. Как раз в эту минуту всеобщее внимание было, по счастью, отвлечено криком одного из трех погонщиков мулов, помогавших проводнику. Этот погонщик указывал на других путешественников, также направлявшихся к перевалу. Один из них ехал верхом на муле, а другой — безо всякого сопровождения — шел пешком. Двигались они быстро и почти сразу же скрылись за выступом скалы, почти замыкавшей долину со стороны монастыря; в период таяния снегов именно это место считалось наиболее опасным.

— Тебе известно, что это за путешественники и куда они направляются? — спросил барон де Вилладинг у Пьера.

Пьер медлил с ответом: он, очевидно, не ожидал кого-то здесь встретить.

— Мы мало знаем о тех, кто приходит из монастыря, но в такой поздний час вряд ли кому захочется покинуть безопасный кров, — проговорил он. — Если бы я не видел путников собственными глазами, то был бы готов поклясться, что по эту сторону перевала только мы одни! Всем остальным давно уже пора было прибыть на место.

— Это жители деревни Сен-Пьер, они идут наверх с припасами, — заметил один из погонщиков. — После Питаю никто из направлявшихся в Италию не миновал Лиддеса, а они сейчас должны были уже найти приют в гостинице. Вы разве не заметили собаку? Это мастиффnote 152 августинцев.

— Разумеется, заметил: именно потому и заговорил, — отозвался барон. — Пес выглядел как давний знакомец, Гаэтано; мне он показался очень похожим на нашего испытанного друга Неттуно, а тот человек, за которым он по пятам следовал, имел большое сходство с отважным и проворным Мазо.

— Который так и не вознагражден за свои неоценимые услуги! — задумчиво проговорил генуэзец. — Его отказ взять у нас деньги столь же поразителен, как и все его необычное и необъяснимое поведение. Я бы желал, чтобы в нем было меньше гордости или меньше упрямства, ибо неисполненное обязательство камнем лежит у меня на сердце.

— Ты неправ, Гаэтано. Я втайне давал нашему юному другу Сигизмунду такое поручение, когда мы выслушивали приветствия Роже де Блоне и доброго бейлифа, однако твой соотечественник отнесся к избавлению легко, словно моряк к минувшей опасности, и даже слушать не захотел ни о покровительстве, ни о золоте. Поэтому я был скорее раздражен, нежели удивлен подобным проявлением упрямства, как ты верно это назвал.

— Передай тем, кто тебя послал, заявил он, — добавил Сигизмунд, — пусть благодарят святых, Пречистую Деву или брата Лютера, как им больше заблагорассудится, но им лучше забыть, что на свете живет такой человек, как Мазо. Знакомство с ним не принесет им ни чести, ни выгоды. Скажи это прежде всего синьору Гримальди, когда вы отправитесь в Италию, а мы расстаемся навсегда. Вот что сказал мне этот храбрец после того, как его освободили из тюрьмы.

— Ответ, примечательный для человека в его положении, особенно слова, которые адресованы мне. Я помню, как взгляд его, полный значения, часто останавливался на мне, когда мы плыли по озеру; и я до сих пор не могу уяснить, чем это было вызвано!

— Синьор из Генуи? — осведомился проводник. — И не связан ли он случайно каким-либо образом с городскими властями?

— Да, я генуэзец, и определенно имею некоторое касательство к властям этой республики, — ответил итальянец, с легкой улыбкой повернувшись к своему другу.

— Тогда незачем доискиваться, почему Мазо знакома ваша внешность, — со смехом отозвался Пьер. — Из числа всех жителей Италии не найдется никого, кто чаще сталкивался бы с властями, чем Мазо. Однако рассуждать некогда. Поторапливай мулов, Этьен, — presto! Presto!note 153

Погонщики отозвались протяжными возгласами, походившими на шипение ядовитых змей, которое заставляет путников ускорять шаг и едва ли не тем же образом действует на мулов. Разговор прекратился — и все устремились вперед, размышляя — каждый на свой лад — о происшедшем. Вскоре пустынная долина, которую путешественники одолевали в течение получаса, осталась позади, и они, миновав узкий проход, оказались среди грубого нагромождения камней, служивших когда-то материалом при сотворении мира. Растительности почти не было: лишь кое-где из-под камня пробивались редкие стебельки, словно бы случайно уцелевшие в этом величественном хаосе. Унылые обнаженные скалы, с прожилками железистых вкраплений, возвышались вокруг, и даже сверкающая вершина Велана, так долго вселявшая в путников бодрость, сейчас совершенно скрылась из виду. Пьер Дюмон вскоре показал на узкий проем между соседними пиками, откуда открывался небосклон. Здесь, по его словам, и начинался перевал через Альпы. Свет, все еще безмятежно царивший в этой области небес, составлял разительный контраст сгущавшимся внизу сумеркам; все путники радостно приветствовали первый предвестник отдыха после дневных трудов (и, добавим мы, оплот безопасности), ибо хотя никто, кроме синьора Гримальди, не заметил тайной обеспокоенности Пьера, нельзя было в столь поздний час находиться посреди дикой и неприглядной картины разрушения отрезанными от всякого сообщения с себе подобными, не испытывая робкого чувства зависимости человека от могучего и вездесущего Божественного Провидения.