Если еще полицейские обязанности могли быть оставлены реисам, то ужь ни в каком случае нельзя было сохранить за ними права наблюдения за воспитанием. Обязательность обучения — дело бесспорно хорошее, когда школа действительно учит чему-нибудь, но современная мусульманская школа, по своей бессодержательности и закоснелой рутине, — только притупляет способности детей! Уменье читать и писать — единственный практический результат девятилетнего курса школы — не оправдывают такой затраты времени и труда.
Русской администрации не было причины поддерживать бесполезное для нее учреждение. Решено было исподоволь упразднить должность реиса. Эта цель теперь уже достигнута самым легким способом: должность объявлена незамещаемою. Таким образом, каждый реис знал, что он был последним и что после него никого уже не выберут. Сознание своей ненужности и отсутствие всякого поощрения за усердие, — охладило реисов к делу; с другой стороны, множество, учрежденных русскими, должностей с порядочным содержанием — указывало им на лучший исход. Мало по малу все они передали свои дары, как эмблему духовно-полицейской власти, в руки русских начальников
И так, реисы «изъяты из обращения», а мусульманские школы предоставлены сами себе. Дело тотчас и выяснилось: школы стали пустеть. Народ, значит, сознавал неудовлетворительность их. В то-же время в массу проникло сознание о преимуществах русского образования, о необходимости для своих детей, как русских граждан, такой подготовки, которая бы давала им возможность идти в уровень с новыми требованиями и быть полезными как себе, так и обществу. Одиночные примеры поступления детей туземцев в русские школы, не смотря на совершенное незнание русского языка, доказываюсь это как нельзя лучше. Нет сомнения, что запустение мусульманских школ будет все усиливаться, а в таком случае мы должны позаботиться заменить их чем-нибудь лучшим, мы должны, на развалинах рухнувшей кафедры, создать свою, новую, способную провести в отупелый и закоснелый мусульманский мир живую науку, живые знания. На это нас вызывают даже сами туземцы. В начале 1871 года несколько почетных жителей города Ташкента и Кураминского уезда подали генерал-губернатору адрес о переформировании одного из ташкентских медресе (высшее училище) на русский образец, со введением в число преподаваемых предметов и русского языка. При этом купец Сеид-Азим пожертвовал, на случай необходимых перестроек и ремонта, 2,500 р. сер. Генерал-губернатор встретил это заявление весьма сочувственно и учредил коммиссию из всех наличных переводчиков, под председательством автора настоящих строк.
На коммиссию возложено было: 1) выработать правила транскрипции туземных наречий русскими буквами, 2) составить руководства для обучения в среднеазиятских школах русскому языку и 3) составить транскрибированную христоматию для народного чтения.
Честь такого лестного поручения была для меня тем дороже, что я давно уже занимался составлением учебников по восточным языкам и теперь мог применить к делу свои небольшие знания. К сожалению, переводчики, назначенные в нашу коммиссию были очень заняты по своим непосредственным служебным обязанностям и потому не могли уделять много времени для предстоявшей нам работы. Видя безуспешность наших заседаний, я, наконец, перестал собирать коммиссию и занялся делом один.
Вопрос о транскрипции был уже разработан мною еще в 1866 году, когда я составлял параллельные словари и разговоры для изданного мною в 1867 году «Толмача» {98}. Как тогда, так и теперь я нахожу, что русский алфавит способен изобразить почти все звуки тюркских наречий и что если мягкое х и мягкое у лучше передаются: первое французским h, а второе французским u, — то это еще не достаточный резон, чтобы вводить эти буквы в наш алфавит. Да и вообще всякое введение новых букв, заимствованных из чужих языков, только пестрит алфавит, несколько не объясняя дела, в особенности для людей, незнакомых с этими языками. Звука нарисовать нельзя и потому никакой значек не откроет секрета произношения, пока читающий не услышит его от знающего. Даже и русские буквы, но с разными прибавками, кавычками и т. п. затрудняют чтение, почти до невозможности одолеть читаемое.
Что касается до руководства к обучению русской грамоте, то, познакомившись с лучшими методами, я остановился на руководстве г. Столпянского, к одновременному обучению письму и чтению.
Применяясь к условиям, в которых будут стоять будущие учителя и их ученики, я перевел на узбекское наречия все те фразы, которые, так сказать, обязательны для учителя и без которых дело вести нельзя. Так составилось «Руководство для учителей.» Затем я составил и «Русскую азбуку для школ в средней Азии». Оба эти учебника напечатаны в начале 1875 года на счет туркестанского генерал-губернаторства. Христоматии также печатаются.
Таким образом ничто не мешает уже сделать первый шаг.
Пока предположено открыть в Ташкента школу для подготовления учителей или учительскую семинарию, затем будут учреждены уездные школы для детей туземцев. Можно надеяться, что дело пойдет, если и будущие генерал-губернаторы отнесутся к нему с тою же искренностью и с тем же доброжелательством, с какими относится генерал фон-Кауфман.
Пройдет, каких-нибудь, сотня лет и русский язык сделается для туземцев таким же обычным, каковы узбекский и таджикский. Тогда пусть являются и миссионеры. Являться же на проповедь без совершенного и всестороннего знания туземных наречий — значит рисковать, что вместо пшеницы посеешь плевелы и вместо истинной религии насадишь ересь.
Если ужь вопрос о том, как писать имя Спасителя — мог розбудить раскол, то что же будет с проповедником, который, чуть не за каждым словом будет заглядывать в словарь или обращаться к толмачу?
Правда, и теперь возможны миссионеры, вполне отвечающие условиям, но это только из туземцев, а значит, и слово теперь должно быть растянуто на весьма продолжительный срок времени.
Во всяком случае все мероприятия наши по вопросу об ассимиляции народностей Туркестанского края принадлежат будущему. Но есть одно мощное средство, которое всегда применялось в России немедленно ко всем присоединяемым к ней народам — это мощное средство: равноправность.
Перед таким, искони усвоенным нами, христианским космополитизмом не существуют: «ни раб, ни свободь, ни грек, ни варвар, ни скиф, ни иудей».
Наша политика, по отношению к покоренным народам, есть политика гражданского равноправия. Житель, только что занятой Кульджи, только что взятых Ташкента, Самарканда и т. д. делается сразу таким же русским гражданином, каков например житель Москвы, да еще пожалуй и с большими льготами.
Финляндия, Ост-Зея, Польша пользуются такими правами, каких коренная Русь еще не скоро дождется. Наш великорусский крестьянин платит чуть не втрое более, чем например поляк, а получает назад, в виде школ, больниц, дорог, мостов, — чуть-ли не вдесятеро менее. Азиятские подданные наши платят всего до 1 руб. 10 коп. с души, не несут ни постойной, ни подводной, ни рекрутской повинностей — и за всем тем, пользуются широкими привиллегиями по части самоуправления, через выборных, и народного суда по обычаю.
Если такой путь ведет к укоренению наших начал, ведет к тому, что теперь истый мусульманин начинает держаться, относительно своего ближнего, как повелевает русский закон, а следовательно, как подобает доброму христианину — то значит путь этот хорош и наша миссия не бесплодна.
Политика наша, по отношению к завоеванным странам, отличалась всегда особенным великодушием и, так сказать, самопожертвованием. Такая политика проведена по всей нашей истории и составляет одно из ее блистательных отличий.
В этой-то политике, в этом христианском космополитизме и заключается наша сила.
В этом и наша будущность.
КОНЕЦ.
Комментарии
1
Некоторые историографы под Биармией разумеют нынешния Архангельскую и Вологодскую губернии, а Пермь смешивают с землей Югорской. Скандинавские анналы (летописи) указывают, правда, на покорение Биармии Новгородцами, при чем разумеют именно северная страны, но сведения о России и теперь то еще не отличаются особенною точностью в трудах иностранцев, а тогда и подавно могли ошибаться. Кроме того сходство имен (Биармия, Барения откуда вероятно Бармия, Пармия, Пермия) говорит тоже в пользу нашего предположения. Наконец если и теперь Архангельская губерния населена весьма слабо (на 10 квадратных верст приходится только 4 человека, а в Московской 574 чел.), то 400 лет назад население было, конечно, еще реже и потому такая страна едва-ли могла послужить яблоком раздора между Новгородом и Москвою. Другое дело Пермь: она доставляла не только дорогие меха, но и серебро, вымениваемое в земле Югорской.