— Действительно, судну приходится туго! — воскликнул Ладлоу, внезапно теряя интерес ко всему, кроме периагвы, на борту которой находилась Алида со своими спутниками и которая в этот момент вышла из-под прикрытия холма на простор Раританского залива. — Что скажете, приятель? Такой человек, как вы, должен разбираться в погоде.

— Женщины и ветер познаются в действии. Любой смертный, дорожащий своим покоем и уважающий стихии, предпочел бы совершить этот переезд на «Кокетке», а не на пляшущей по волнам периагве; и все же развевающиеся на лодке шелка говорят о том, что кое-кто считает иначе…

— Вы удивительно сообразительный человек! — вскричал Ладлоу, поворачиваясь к незнакомцу. — А также удивительно…

— …нахальный, — закончил тот, видя, что капитан запнулся. — Пусть офицер ее величества не стесняется в выражениях; я всего лишь ноковыйnote 56 или в лучшем случае рулевой старшина.

— Я не хотел сказать ничего оскорбительного, но ваша осведомленность о моем предложении переправить даму и ее друзей в поместье олдермена ван Беверута на «Кокетке» несколько удивляет меня!

— А я не нахожу в вашем предложении ничего удивительного, хотя с ее друзьями вы любезны совсем из других соображений. Впрочем, когда молодые люди высказывают то, что у них на сердце, они не произносят слов шепотом.

— Следовательно, вы подслушивали наш разговор! Я уверен в этом, тут очень легко укрыться! Вероятно, сэр, кроме ушей, у вас есть еще и глаза?

— Признаюсь, я видел, как изменилось выражение вашего лица, словно у члена парламента, по знаку министра вступающего в сделку с совестью, когда вы столь тщательно исследовали клочок бумаги…

— …содержание которой вам неизвестно!

— В которой, мне думается, содержится приказание частного свойства, исходящее от дамы слишком кокетливой, чтобы принять ваше приглашение совершить переезд на корабле того же названия.

— Клянусь небом, малый прав в своей необъяснимой дерзости! — пробормотал Ладлоу, принимаясь шагать взад-вперед в тени дерева. — Слова и дела девушки противоречат друг другу, и я, глупец, обманулся ими, словно молоденький мичман, только-только оторвавшийся от матушкиной юбки. Послушайте, мистер… э-э… Надеюсь, у вас есть имя, как у всякого морского бродяги?

— Да. Когда меня зовут достаточно громко, я отзываюсь на кличку Том Румпель.

— Что ж, мистер Румпель, такой способный моряк должен быть рад служить королеве.

— Если бы не мой долг перед тем, кто имеет преимущественное право на мою службу, ничто не было бы мне более приятно, чем протянуть руку помощи царственной леди, терпящей бедствие.

— Кто же имеет в этом королевстве больше прав, чем ее величество? — удивился Ладлоу, привыкший с почтением относиться к королевской власти.

— Я сам. Когда наши цели совпадают, никто охотнее меня не разделит компанию с ее величеством, но…

— Ваши шутки заходят слишком далеко, сэр! — перебил Ладлоу. — Вам следовало бы знать, что я имею право силой заставить вас служить ее величеству, не входя с вами в какие-либо переговоры. И знайте, что, несмотря на вашу прыть, мне ничего не стоит принудить вас к этому.

— Нужно ли доводить наши отношения до крайности, капитан Ладлоу? — заметил незнакомец после недолгого раздумья. — Если сегодня я ускользнул от вас, то, может быть, сделал это ради того, чтобы по собственному желанию, а не по принуждению подняться на борт вашего корабля. Мы здесь одни, и ваша честь не сочтет меня хвастуном, если я скажу, что хорошо скроенному и деятельному человеку, который от топовой корзины до киля имеет шесть футов, не может понравиться, чтобы его тащили против воли, словно ялик, привязанный к корме корабля. Я моряк, сэр, и, хотя океан мой дом, я никогда не осмелюсь выйти в море без соответствующего оснащения. Взгляните с этого утеса и скажите, видите ли вы, помимо крейсера ее величества, какой-нибудь другой корабль, который пришелся бы по вкусу моряку дальнего плавания.

— Уж не хотите ли вы сказать, что явились сюда для того, чтобы наняться на службу?

— Именно так. И, хотя мнение рядового матроса может ничего не значить в ваших глазах, вам приятно будет услышать, что, сколько бы я ни смотрел отсюда в море, я не увидел бы более красивого и быстроходного корабля, чем тот, которым командуете вы. Такому опытному моряку, как вы, капитан Ладлоу, не нужно объяснять, что, когда человек принадлежит самому себе, он разговаривает иначе, чем когда запродает себя короне. Поэтому, надеюсь, вы не будете слишком долго помнить мою теперешнюю вольность.

— Я встречал таких людей, как вы, друг мой, и знаю, что настоящий вояка-матрос бывает столь же дерзок на берегу, сколь дисциплинирован в плавании. Что это там поблескивает на солнце — парус или крыло чайки?

— Может быть, и то и другое, — заметил отважный моряк, не спеша повернувшись в сторону океана. — С этого утеса отличный обзор. Это чайки носятся над волнами.

— Взгляните мористей. Вон то сверкающее белое пятнышко скорее похоже на парус.

— Вполне вероятно. При таком ветре каботажные суда круглые сутки шныряют вдоль берега, словно крысы на причале, но мне все же кажется, что это просто гребни волн сверкают на солнце.

— Нет, это белоснежная парусина, какая красуется на мачтах дерзких пиратов.

— Вы ошибаетесь, ничего больше не видать, — сухо возразил незнакомец. — Сколько бессонных ночей и бесцельных погонь приходится на долю моряков, капитан Ладлоу, из-за подобных ошибок! Однажды мы шли вдоль берегов Италии, между Корсикой и материком, и такой же обман зрения овладел всем экипажем; это научило меня доверять своим глазам только в том случае, если горизонт ясен, а голова трезва.

— Расскажите подробнее, — попросил Ладлоу, отводя взор от океана с видом человека, решившего, что он ошибся. — Что это за чудеса происходили с вами в итальянских водах?

— Действительно чудеса, и ваша честь согласится с этим, когда я расскажу о случившемся теми же словами, которыми я записал все это в вахтенный журнал для сведения тех, кому надлежит знать. Шел последний час второй половины вахтыnote 57. Дело было в пасхальное воскресенье; ветер — юго-восточный, слабый, он едва наполнял верхние паруса и только-только позволял нам управлять кораблем. Уже несколько часов, как горы Корсики, Монте-Кристо и Эльба скрылись из глаз, и мы были на реях, следя, когда откроется итальянский берег. Густой туман низко стелился над водой, скрывая от нас землю; все считали, что это прибрежный туман, и не придавали ему особенного значения; однако никто не желал входить в него, потому что у того побережья дурно пахнет и даже чайки и сухопутные птицы не летают в нем. Так вот, стоим мы, грот на гитовыхnote 58, марселя шлепают по стеньгам, словно девушка обмахивается веером при виде ухажера. Только нижние паруса едва наполнены ветром, а солнце уже село за горизонт. Я был тогда молод, глаз у меня был острый, и поэтому я одним из первых увидел это зрелище!

— И что же это было?.. — вопреки безразличию, которое он напустил на себя, с интересом спросил Ладлоу.

— Прямо над грядой зловонного тумана, который всегда держится у того побережья, показался предмет, который излучал такой яркий свет, словно тысяча звезд покинули свои обычные места в небесах, и, как сверхъестественный маяк, предупреждал нас о близости берега. Это было удивительное, необычайное зрелище. Темнота сгущалась, и предмет светился все ярче и ярче, словно действительно предостерегал нас об опасности. Но когда мне наверх передали подзорную трубу, то я увидел высоко-высоко над рангоутом, на котором наши грешные суда обычно носят свои опознавательные огни, сверкающий крест.

— Это и впрямь сверхъестественно! Что же вы предприняли для того, чтобы выяснить, что это за небесное явление?

— Мы отвернули от берега и предоставили выяснить это более отважным мореплавателям. Как я был счастлив, снова увидев утром заснеженные горы Корсики!