«Морж» почувствовал легкую перемену и быстрее понесся по пенистым валам, увлекая нас к страшной оконечности мыса. Вода начала брызгами рассыпаться по палубе, и был миг, когда казалось, что мы вот-вот потеряем ветер. Но, к счастью, мы уже настолько придвинулись ко входу в бухту, что смогли воспользоваться легким поворотом ветра там, где он косо в нее врывался. Ной, еще немного отпустив руль, предвосхитил эту перемену, грозившую нам бедой всего минуту назад, когда мы были еще к востоку от мыса, и «Морж», проскользнув под самым ледяным обрывом, влетел в бухту носом к проходу.
У нас было не больше минуты, чтобы поставить реи прямо и взять курс по ветру на узкий проход, учитывая неизбежный снос. Тем временем два айсберга у входа сблизились настолько, что образовали арку, местами нависавшую так низко, что было неясно, сможет ли «Морж» пройти под ней. Но отступление было невозможно, и шторм яростно гнал судно вперед. Ширина прохода теперь составляла лишь немногим более ста футов, и требовалось самое точное управление, чтобы не задеть концами рей одну из стен в тот миг, когда судно ринулось сквозь пену в проем. Сквозной ветер там дул с ужасающей силой, он ревел, словно наслаждаясь тем, что нашел путь для продолжения своего неистового бега. Может быть, нам помогли ветер и волны, непреодолимо втягиваемые в проход, или же искусство капитана Пока сослужило нам в этот грозный час хорошую службу, но, так или иначе, «Морж» скользнул в проход с такой точностью, что ни тем, ни другим бортом не коснулся ледяных стен. Меньше повезло нам, однако, с верхушками мачт. Не успело судно войти под арку, как его подняло волной, и топ грот-брамстеньги обломился. Лед скрежетал и трещал у нас над головой, целые глыбы его падали впереди и позади нас, а некоторые рухнули даже на палубу. Один большой обломок упал на расстоянии дюйма от хвоста доктора Резоно и тем самым чуть не вышиб мозги этого глубокого философа и моникинского патриота. Еще мгновение, и судно вырвалось из прохода, который тотчас же окончательно сомкнулся за нами с грохотом, напоминавшим землетрясение.
Все еще гонимые штормом, мы быстро плыли к югу по проливу шириной менее четверти мили. Айсберги по сторонам явно сдвигались, и судно, как бы понимая опасность, устремлялось вперед. Его по-прежнему вел сам капитан Пок. Не прошло и часа, как худшее осталось позади. «Морж» вышел на открытую воду, хотя вдали со всех сторон виднелись ледяные горы. Тут Ной бросил взгляд на тыкву, а потом без всяких церемоний заметил доктору Резоно, что тот весьма грубо ошибся, когда указал местоположение острова Пленения, как он сам назвал место, где милые чужестранцы попали в руки людей. Философ пытался отстаивать свое мнение. Но что значат доводы перед лицом фактов? Вот тыква, а вот синяя вода! Капитан теперь откровенно заявил, что он вообще сомневается в существовании Высокопрыгии. А мне он так же откровенно, хотя и частным образом, предложил, пользуясь выгодным положением судна, выбросить всех моникинов за борт, нанести весь этот полярный бассейн на его карту как совершенно свободный от островов и после этого заняться охотой на котиков. Я отверг это предложение, во-первых — как преждевременное, во-вторых — как бесчеловечное, в-третьих — как нарушающее законы гостеприимства, в-четвертых — как неудобное и, в-пятых — как непрактичное.
По этому поводу между нами могло возникнуть неприятное разногласие, так как мистер Пок начал горячиться и божиться, что один порядочный котик, при хорошем качестве меха, стоит сотни обезьян. Но тут, к счастью, леопард крикнул с марса, что два больших айсберга к югу от нас расходятся и за ним опять видна свободная вода. Тогда капитан Пок свел свои ругательства воедино, так что они взорвались как бомбы, и немедленно повел судно в этом направлении. К трем часам пополудни мы вторично проскочили между ледяными горами и оказались по меньшей мере на целый градус ближе к полюсу.
На юге теперь ледяных гор больше не было, но море, насколько хватал глаз, было покрыто ледяными полями. Ной вел «Моржа» вперед без опасений, так как уже за первым проходом море было спокойным, а ветер так ослабел, что даже не поднимал зыби. Примерно в миле от бескрайней на вид ледяной равнины судно было приведено к ветру и легло в дрейф.
С той самой поры, когда «Морж» вышел из дока, среди запасных частей рангоута лежали какие-то странные брусья, которые часто служили предметом разговора между помощниками капитана и мной, но они не могли объяснить их назначение. Они были не очень длинными — футов пятнадцать, не больше, и вытесаны из крепкого английского дуба. Две-три пары выглядели совершенно одинаково (они были соединены парами) и сбоку напоминали разные части корабельного днища, с той только разницей, что они были в основном вогнутые, а днище — выпуклое. На одном конце каждая пара была скреплена коротким и толстым железным звеном, фута в два длиной. На другом же конце в каждый брус был вбит большой рым-болт, надежно закрепленный так, чтобы его нельзя было выдернуть. Когда «Морж» лег в дрейф, мы, наконец, узнали, для чего были эти брусья. Каждую пару по очереди опускали с кормы и заводили под киль, для чего их верхние концы раздвигали посредством продетых в рамы талрепов. Талрепы протаскивались до скул, после чего брусья поднимали талями таким образом, что звено ложилось на фальшкиль, а брусья плотно прилегали к бортам справа и слева.
Поскольку все это проделывалось с большим тщанием по заранее сделанной разметке, пять пар этих полозьев были размещены на скулах и вблизи от них, а затем еще несколько закрепили на носу и корме в соответствии с формой днища. Затем полозья на скулах были скреплены по ватерлинии поперечинами с короткими ребрами сверху и снизу. Концы поперечин вставлялись в специальные пазы в полозьях и закреплялись болтами. В результате судно теперь получило снаружи прочную деревянную решетку для защиты от льдин. Эти приготовления закончились лишь к десяти часам следующего утра, и Ной немедленно направил судно прямо в образовавшийся к тому времени проход во льдах.
— Наша броня не даст нам идти особенно быстро, — заметил предусмотрительный старый моряк, — но от нее будет своя выгода.
Весь этот день мы с большим трудом и через неравные промежутки времени продвигались к югу. С наступлением ночи мы пришвартовались к большой плавучей льдине и стали дожидаться рассвета. Но едва забрезжил день, я услышал сильнейший скрежет у бортов судна и, выбежав на палубу, увидел, что мы совсем затерты двумя необозримыми ледяными полями, которые сдвигались, по-видимому, с единственной целью раздавить нас. Тут-то предохранительная решетка капитана Пока и показала себя! Защищенная массивными брусьями нижняя часть судна выдерживала давление. А так как при подобных обстоятельствах что-нибудь должно уступить, все дело счастливо свелось к тому, что льдины выдавили судно наверх. Полозья, благодаря своему наклону, действовали подобно клиньям, а звенья упирались в киль. И в течение часа «Морж» постепенно поднялся из воды, сохраняя под мощным нажимом льдин вертикальное положение. Не успел этот эксперимент благополучно закончиться, как мистер Пок уже соскочил на лед и начал осматривать днище судна.
— Чем вам не сухой док, сэр Джон? —посмеиваясь, воскликнул старый моряк. — Как только сойду на берег в Станингтоне, сразу возьму патент!
Невозмутимость Ноя и то, как он хвалил себя за будто бы обдуманный способ осмотреть нижнюю часть судна, вернули мне ощущение безопасности, покинувшее меня, едва мы вошли во льды. Тем не менее, как он ни ликовал и ни хвастал перед нами, не моряками, я все же был склонен думать, что он, подобно другим гениальным людям, вовсе заранее не предвидел и не рассчитал того успеха, который дало использование решетки. Но, как бы то ни было, все матросы живо очутились на льдине со швабрами, скребками, молотками и гвоздями в руках, и возможность заняться починкой и очисткой корабля была в полной мере использована.
Целые сутки судно оставалось в том же положении, неподвижное, как церковь, и некоторые из нас уже начали опасаться, что оно навсегда так и останется вмерзшим в лед. По утверждению капитана Пока, это произошло на широте 78°13'26", хотя я никак не мог понять, каким образом он сумел столь точно определить место этого важного события. Решив, что после такого долгого и трудного плавания следовало бы внести большую ясность в этот вопрос, я раздобыл через Боба-Обезьяну секстан, сошел с ним на лед и начал упрашивать капитана, в виде особой любезности, воспользоваться благоприятной погодой и подходящим часом, чтобы проверить свое чутье по солнцу. Ной возразил, что старые моряки, а особенно охотники на котиков и станингтонцы, не прибегают к этим, как он их называл, геометрическим операциям; может, они и нужны тем капитанам в шелковых перчатках, которые снуют между Нью-Йорком и Ливерпулем, а сами только и умеют, что протирать свои зрительные трубки да полировать сектаны — они только таким способом и узнают, где находятся, а ему в его годы поздно делаться звездочетом; кроме того, он уже говорил мне, что становится близорук и сомневается, различит ли он предмет вроде солнца, отстоящего, как известно, на тысячи миллионов миль от земли.