— Ты считаешь, что Брэдли позволяет себе слишком много. А ты никогда не задумывалась, что ведь и вы делаете то же самое, ты с Дейвом? Это в какой -то мере понятно, если вспомнить, что вы всю жизнь заботились обо мне, и я это всегда ценила. Но когда речь идет о моем личном поведении, а я не давала вам повода для сцен вроде тех, которые вы с Дейвом устроили мне сегодня утром, я думаю, вы зашли слишком далеко и злоупотребили своим положением. Это все, что я должна была тебе сказать... Можешь идти, Пегги.

Никогда еще она не разговаривала с Пегги в таком тоне и никогда не отсылала ее прочь. Эта пожилая женщина стояла, остолбенев, уставившись неподвижным взглядом на сидевшую перед ней хозяйку, и на лице у нее играли желваки, как будто лицо задергалось от тика, потом она повернулась и почти бегом кинулась из кабинета.

Агнес закрыла глаза и откинулась на спинку стула. На столе лежало письмо, которое она недавно читала, она положила на него руку, когда зашла Руфи и доложила, что вернулся Роберт и хочет с ней поговорить.

Письмо было от Роланда. Он вступил в армию. Пока что он в Австралии, проходит военную подготовку, по письму чувствовалось, что он очень возбужден, они ждут скорой отправки в Англию, и он надеется, что сможет заехать домой и повидаться с ней. Он часто думал о старом доме, никогда так не тоскуешь о чем-то, пока не потеряешь. У Арнольда дела идут хорошо, его там ставят высоко, и он не думает уезжать из Австралии, если только на него не нажмут. Жаль, что старина Стенли завяз в учебном подразделении, но, может быть, это и лучше, все-таки у нее есть поддержка, когда один из них рядом с ней.

Стенли — поддержка. Единственное, о чем может думать Стенли, единственное, о чем он когда-либо думал, это о собственной персоне. Теперь, расхаживая в форме второго лейтенанта, он держится генералом по крайней мере перед теми, на кого, по его мнению, это производит впечатление. Очевидно, скоро Роланд будет во Франции, где люди гибнут тысячами. Для всех война начинается с мыслей о славе. Но теперь все пропиталось кровью и гноем. Горю матерей и жен не поможешь газетными статьями, что их сыновья и супруги своими славными смертями остановили немцев под Ипром. Сколько же телеграмм о геройской смерти! Вчера она слышала, что убит Джон Фрейзер, а его брат Дик тяжело ранен. У них только два сына, у Фрейзеров. Или Том Стэнмор, он вернулся слепым, потерял оба глаза. Люди начинают понимать, что война — вовсе не нарядные солдаты, марширующие под бравурные звуки оркестра и восторженные крики разряженных женщин.

И все-таки все это казалось для нее в эти минуты менее важным, чем война, разворачивавшаяся в их доме. Чудовищно, что личные неурядицы могут если не отбросить вовсе, то оттеснить на второй план трагедии страны и всего мира. Ей следует оплакивать распятие молодости, а она, о чем думает она? Сидит здесь и ведет свою личную войну, маленькую жалкую войну. Но можно ли считать любую личную войну жалкой? Она может быть ничтожно маленькой в сравнении с великой войной наций, но неизмеримо большой для человеческого сердца, для ее сердца. Она твердо знала одно: Роберт Брэдли — выдающаяся личность, человек, который может сделать честь любому классу. К несчастью, он рожден в рабочей семье, а к еще большему несчастью, пришел в этот дом, и она повстречалась с ним и оказалась околдованной его чарами, ибо это было настоящее колдовство, она думала о нем день и ночь.

Что в нем такого, что так ее влекло к нему? Она не могла ответить на этот вопрос. Она знала определенно только то, что ее чувство к нему было совсем другого рода, чем чувства, которые она испытывала к Джеймсу. Теперь они ей виделись глупенькой школьной влюбленностью, настолько надуманной и эфемерной, что о ней не стоило даже вспоминать. Чувство же к Брэдли пробуждало в ней что-то первобытное, глубинное — эмоции, о которых она в себе и не подозревала и которые вынудят ее пойти на что угодно, только бы он был рядом.

Пока он у нее на глазах, она знает, что в силах держаться... по крайней мере, внешне. И вот теперь, когда у него есть и деньги, и бизнес, и собственный дом, ради того, чтобы быть рядом с ней, он отказывается от возможности чувствовать себя полностью самостоятельным. Это кое-что говорит о его чувствах.

Но что ей делать с Дейвом и Пегги? В одном она была уверена: у Дейва помутился рассудок. После того несчастного случая с ее отцом он так и не стал прежним. Но и до этого его стремление оградить Милли от всего чего угодно, как она видела теперь, тоже не было нормальным. Оно было таким же отклонением от нормы, как и сама Милли.

Куда все это приведет? Она должна что-то предпринять, но что? Как жаль, что ей не с кем поговорить.

10

Роберт не был в «Булле» больше трех недель. После работы он направлялся прямо к тете, где его ждал вкусный ужин на крахмальной скатерти. Они неторопливо ужинали, обсуждали события дня, время было уже после семи, и желания переодеваться и ехать на велосипеде в «Булл» не появлялось.

Но сегодня вечером он решил заскочить туда по дороге домой. Помимо прочего, он умирал от жажды. Последние несколько недель он не брал в рот ни капли, но сегодня большую часть дня он провел в амбаре, чинил упряжь, готовил пойло для свиней и надышался дымом от угля, на котором работает бойлер. В горле совершенно пересохло, чаю больше не хотелось, а вот от хорошего глотка эля он бы не отказался.

Народу в баре было немного. Завсегдатаи сидели на своих местах, у бара стояли два незнакомых ему человека, оба в военной форме, один рядовой, другой капрал. Когда он вошел, они посмотрели на него, он в ответ глянул на них. Он постоял у стойки несколько минут, пока Билл Таггерт подошел к нему принять заказ:

— Привет. Я думал, ты ушел в армию и не сообщил нам.

— Нет, еще нет. Были дела.

— Ах, да, слышал-слышал, как всегда?

— Да, пожалуйста.

Ставя на стойку перед Робертом кружку с пивом, Билл многозначительно улыбнулся.

— А я думал, ты возьмешь чего-нибудь покрепче, знаешь, ну, вина или еще чего-нибудь в том же духе, скажем, бренди.

— Отчего ты так подумал, Билли?

— А как же, я слышал, ты получил кучу денег, не говоря уже о доме и бизнесе. Это правда?

— Не знаю, как в отношении кучи денег. А дом с бизнесом получил.

— Ну, вот ты и встал на ноги. Да, везет некоторым.

«Странное дело, не правда ли?» — с иронией подумал Роберт. Как любят некоторые люди узнавать о несчастье, приключившемся с другими, и как редко радуются вместе с тобой счастью, которое выпало не на их долю. До чего же верная поговорка: ничего нет чуднее людей. Он готов поклясться, что Билл и Мери Таггерт были бы рады, если бы ему улыбнулось счастье. Отплатил ли он им за дни, проведенные в их доме? Только недавно он подарил им еще один предмет мебели, низенький столик с ножками, которые он обрабатывал вручную. На эти ножки он ухлопал несколько недель.

— Нашего Джорджи отправили во Францию.

— Ну? Жаль.

— Должен же кто-то отправляться туда, разве не так?

Билли отвлекся обслужить нового клиента, но к нему тут же подошла Мери. Улыбнувшись ему, она проговорила:

— Ну, вот ты и стал редким гостем. Я думала, перебрался куда-то в другое место, как только пошел вверх.

— Да ладно тебе, Мери. О чем речь? Мне оставили дом, небольшой бизнес и несколько фунтов. Разве я стал от этого другим?

— Нет. — Она посерьезнела и стала протирать стойку, — это не сделало тебя другим, Роберт. Но я скажу тебе, что сделало, — одежда, которую ты носишь. — Она кивнула. — Ты один не в военной форме, один из всех, годный к военной службе и не в форме.

— Чушь собачья. Из наших мест в армии не больше десятка парней.

— Нет, это потому, что работают на шахтах или на ферме. А чем занят ты? Тебя не освобождали по причине освобождения по профессии, ты свободен, у тебя ни жены, ни ребенка, ни девушки... — она на миг замолкла, — пока нет. И все спрашивают, что тебя здесь держит? — Она перешла на шепот: — И, пожалуйста, брось свою фанаберию, у всех ушки на макушке. Я просто даю тебе совет. Болтают всякое, слухи растут как на дрожжах, и людям языки не завяжешь. У Блума постоянно раскрыты уши и глаза, он все видит и все слышит и, естественно, пересказывает жене, а у той язык что помело. Я просто говорю тебе.