— Знаешь, Агнес, в конечном итоге тебе будет легче без этого дома. Ты можешь считать, что нам все равно, что с тобой, но... но нам, честное слово, не все равно. Мы все говорили, что на тебе слишком много навалено. Уже задолго до того, как умерла наша мать, весь дом лежал на тебе. Потом, я знаю, тебе нелегко пришлось с отцом. Мы все чувствовали себя несколько виноватыми. А после его смерти и после твоего разрыва с Джеймсом мы обсуждали, не будет ли справедливее, чтобы ты поместила Милли... Ну, куда-нибудь.

— В сумасшедший дом?

Он кивнул с удивительным спокойствием.

— Что еще? Что еще мы могли сделать?

Да, конечно, что еще могли они сделать? Но то, что они обсуждали ее будущее, что они не совсем пренебрегли ее существованием, немного успокоило ее.

Она посмотрела на него очень спокойно и подобрала нужные слова:

— Со мной все будет хорошо, если только вы оставите все идти своим чередом. Во всяком случае, когда ты вернешься из Франции, тебе понадобится место, куда можно было бы приехать, правильно? Там у вас будет не очень-то комфортабельно.

— Ладно, оставим все до тех пор, пока сюда сумеет добраться Роланд, тогда мы соберемся и вместе все обсудим. Так, а теперь мне пора возвращаться. — Он встал и рассмеялся: — Я больше не хозяин самому себе. Если бы ты видела нашего полковника! Боже! Все время играет в войну. Думает, что противник уже на заднем дворе. Нас вчера такой смех разобрал. Представляешь, один из наших ребят вбегает в столовую и кричит: «Они там! Они там! Они уже на теннисных кортах!» — Другой остряк спрашивает: «А полковник в курсе?» — И тот ему в ответ: «Он ведет бой в одиночку!» — Представляешь, какой был хохот? Мы расквартированы в чудном местечке, это на окраине Ньюкасла. Раньше там жил судовладелец, но передал все это место для военных нужд.

Господи, враг на теннисных кортах, полковник играет в войну. Они думают, что это смешно. Ее братья живут в мире, о котором ей ничего не известно, да и обо всем остальном мире она знает очень мало, и несмотря на то, что она всем сказала, что может зарабатывать на жизнь, какая-то частичка ее сомневалась, так ли это.

Совсем недавно она так желала, чтобы что-нибудь произошло, чтобы какой-нибудь взрыв в голове заставил ее решительно шагнуть в какую-то одну, определенную сторону. Тогда она знала бы наверняка, где находится, кто она такая, да, вот именно, кто она такая. Обречена ли она всю жизнь оставаться незамужней леди и жить в этом большом постепенно разваливающемся доме на щедрость своих братьев? Или она все-таки человек самостоятельный, который может сказать: это я, и вот что я хочу делать. К черту общественное мнение. К черту этот класс... Ах, это-то и есть камень преткновения, непреодолимый барьер, не то, что таится внутри тебя, а то, что невидимо высится вне тебя, такой же прочный и неподвижный, как окружающие ее стены, только стены можно снести до основания, а классовый барьер не снесешь.

8

Роберт зашел в «Булл» и снова вызвал всеобщее удивление, что все еще не в военной форме. И не приметил ли он доли осуждения в отношении к нему его друзей? Джорджи Таггерт вступил в армию, так же поступило еще несколько завсегдатаев, а работавшие на шахтах или на фермах получили освобождение или отсрочку и теперь шумно выражали негодование по поводу несправедливости, лишившей их права защищать свою страну. В большинстве случаев возмущение было настолько громким, что вызывало сомнения в искренности жалобщиков. Тем не менее им верили.

Немного постояв у стойки, Роберт сел на велосипед и медленно поехал в сторону дядиного дома. Был чудный сентябрьский вечер. Он остановился у ворот какой-то фермы, прислонил к ним велосипед и положив локти на верхнюю перекладину ворот, любовался наступлением сумерек. Простиравшийся перед ним пейзаж радовал глаз, такой мягкий, пастельный, умиротворяющий. А в какой-то сотне миль отсюда грохотали пушки, умирали люди — и не по одному, не по, двое, а тысячами.

Он уже видел другой пейзаж, горы трупов, искалеченные тела, безногие, безрукие, с вывернутыми наружу внутренностями. Говорят, немцы перебили массу бельгийцев, а теперь они убивают англичан. Тем не менее газетные заголовки надрываются: «Наши храбрые солдаты остановили немецкое нашествие на Париж». Но какой ценой? Сколько их, утраченных навсегда юных жизней, сколько безутешных матерей и жен! Что является причиной войн? Алчность, жажда экспансии, приобретения земель, ненасытная жажда властвовать. Он не любит господства над собой, он против господства любого рода, так что по образу мысли ему следовало бы быть во Франции.

Что останавливает его? Она?.. Нет, не нужно перекладывать вину на нее. Нет, правда в другом, он не переносит самих звуков войны, всего, что с ней связано и что вызывает в голове эти жуткие картины. Забудь про славу, потому что какая слава быть мертвым? Почему люди должны умирать, делаться калеками ради того, чтобы удовлетворить амбиции стоящих у власти $ стариков — людей, утративших силы, чтобы воевать или резонно мыслить, и способных только жертвовать молодыми во имя достижения собственных целей, целей, начинающихся с мечтаний о власти, которыми они жили, когда кровь еще жарко бурлила в их венах?

Да, Агнес по-своему разочарована в том, что он не записался в армию, он прочитал это по ее глазам. Последнее время она какая-то другая, и он мог проследить, с какого дня это началось. Это произошло после визита этой старушенции, леди Смит. Она приезжала не без определенной цели, эта мадам. И все же, несмотря на перемену, она все равно хотела быть рядом с ним. Бывали случаи, когда он желал, чтобы она пришла, и она приходила. В этом было что-то сверхъестественное.

И потом, этот старый Уотерз. Старикашка ненавидел его всеми фибрами своей души, и не просто потому, что мисс Милли всегда искала его поболтать. О, нет, он взял себе манеру следить за каждым шагом хозяйки, ходит за ней, как собака, прямо как собачонка Милли. Не подозревает ли он чего-нибудь? Но что он может подозревать? Разве что то, что они разговаривают друг с другом, и то на расстоянии вытянутой руки друг от друга. В одном он не сомневался. Старик был настроен против него. И это в благодарность за то, что он спас его от виселицы. Возможно, отчасти здесь важную роль играл страх, боязнь, что он расскажет. Роберт пытался, и не раз, убедить его, что этого никогда не случится, но, вероятно, до того не дошло.

Что же делать? Он мог бросить работу здесь и вместе с Грегом перейти туда, где платят в четыре раза больше, чем он получает сейчас. У Грега все складывается отлично, а вместе с ним, получается, и у Магги. Он был рад за Магги. Эх, и свадьбу они закатили! Двоюродный брат Грега из Бертли предоставил для свадьбы свой дом. Стол был шикарный, всем понравился, а потом они от души потанцевали и попели. Единственно, что несколько омрачило для Магги этот прекрасный день, а это был действительно прекрасный день для нее, никто никогда не видел ее такой счастливой, — это то, что на свадьбу не приехала ее хозяйка. Магги не обиделась и сохранила верность: «Ну, что же, мисс должна была остаться и присматривать за мисс Милли, — объясняла она, — ведь все остальные собрались здесь». Он мог бы указать, но не сделал этого, что хозяйка могла бы захватить Милли с собой, хотя бы на свадебную церемонию.

Почему она не приехала? Потому что ей трудно было видеть, как кто-то выходит замуж, видеть кого-то счастливым? Весьма вероятно. Но Магги к тому же сказала, что хозяйка сделала очень щедрый подарок, все постельное белье из своего запаса и ящик столового серебра из своего буфета. Но ведь, подумал он, никто и не заметит, что одним ящиком стало меньше, в столовой столько самых разных комплектов, он видел, как девушки довольно часто перетирали их, так как серебро быстро темнеет.

Он снова сел на велосипед и поехал туда, где был дом, который он стал называть своим домом. Слезая во дворе с велосипеда, он обратил внимание, что шторы в окнах сбоку дома задернуты. Сумерки уже брали свое, и он удивился: в это время никого в спальне не должно быть, а занавески опущены. Он поспешил на кухню и застал там тетю, сидевшую у камина с мистером и миссис Паркин напротив нее. У всех были напряженные серьезные лица.