К гравийной дорожке они возвращались рука об руку и увидели там отъезжающий экипаж Беннетов. Через пять минут Джеймс Крокфорд распрощался с хозяевами, вскочил на лошадь и поскакал за пять миль — к своему дому.

Прошел час, и Агнес предстала перед матерью в ее спальне.

Кейт Торман сняла драгоценности и платье и сидела в нижней юбке за своим туалетным столиком. Агнес стояла у нее за спиной и вынимала шпильки из ее густых волос, все время вглядываясь в отражение матери в зеркале. Наконец она решилась.

— Я должна поговорить с тобой, мама.

— Только не сегодня, прошу тебя, Агнес. Я так устала, совершенно вымоталась, эта пара была совершенно невыносима.

— Мама, я больше не могу откладывать и хочу говорить без обиняков. Я хочу замуж... Я собираюсь замуж.

— Что? — Кейт Торман смахнула прядь волос с лица и стремительно повернулась на табурете. — Он назвал день?

— Ну... да, почти. — Это была ложь во спасение.

— Ты этого не можешь сделать, Агнес. Во всяком случае, ты пока еще недостаточно долго помолвлена.

— Что? Три года. Ты ждала три года, чтобы выйти за отца? Насколько мне известно, вы встретились, и не прошло и трех месяцев, как поженились.

— Ну, тогда это было другое дело, нам ничто не мешало. Ты, наверное, не можешь... Нет, не сейчас. Как бы то ни было, твой отец ни за что не даст тебе согласия.

— Мама, не говори ерунды... — Мать с дочерью смотрели друг на друга горящими глазами, и Кейт Торман, вставая, сказала:

— Я бы хотела напомнить тебе, Агнес, с кем ты разговариваешь.

— Я не забываю, мама. Но ты говоришь ерунду, когда утверждаешь, что отец будет против. — Она покачала головой. — Да он со всех ног кинется выдать меня за... за... — она подыскивала слово, которое бы обозначало ничтожнейшего из представителей мужской части человечества, и выпалила: — за последнего поденщика, если бы только это сулило ему возможность выкарабкаться из финансовой ямы. По крайней мере, у Джеймса есть деньги.

— У Джеймса нет денег, — резанул ее слух резкий голос матери. — Деньги у его матери, а она скаредна, как последний ростовщик. И должна тебе сказать вот что... Она желает, чтобы ее сын женился на тебе, не больше, чем я, но по несколько иным причинам.

— Ах, мама, ты такая жестокая. Миссис Крокфорд всегда была так мила со мной.

— Да, потому что она умная женщина, но я знаю Джанет Крокфорд, я знаю ее с детских лет. Она заставит сына жениться на деньгах. И даже сейчас у меня в голове не умещается, как он мог просить тебя выйти за него, когда он так боится ее.

— Нет, он не боится. Не боится.

— Ты слепая, и сказать тебе правду... — Кейт сделала паузу, — я бы предпочла видеть тебя женой любого другого человека, только не его. Вот так. И вот еще что: не жди от этого брака счастья, потому что он подчинит тебя своей воле, сделает из тебя половую тряпку и будет вытирать о тебя ноги. Он, видимо, не понимает, что ты девушка с характером и жить с тобой не так просто и легко. Все это время ты, наверное, скрывала от него эти свои черты, так как, если бы ты показала ему свое настоящее я, он бы бежал от тебя со всех ног.

— О, мама, ты представляешь меня какой-то... — Агнес не находила слов, потом сказала: — Как ты можешь говорить такие вещи?

— Могу, потому что знаю, что это правда. А если уж говорить начистоту, тогда я и все скажу. Ты не можешь бросить меня здесь с Милли. Только ты можешь справляться с ней. Если ты уйдешь, ее придется отправить в больницу.

— Нет, нет! — Агнес на шаг отступила от матери и еще раз повторила: — Нет! — Затем промолвила: — Ты шантажируешь меня, мама. С Милли можно справляться. Ты это знаешь. Ей нужно только, чтобы ее любили, а ты никогда не давала ей и крошечки любви, даже обыкновенного внимания. И так было из года в год.

— Я знаю, знаю.

В изумлении Агнес смотрела на мать, как вдруг ее тело обвисло, груди вылезли из-под туго зашнурованного корсета, мать приложила руку к животу под ребрами, будто сдерживая боль, и пробормотала:

— Я... тоже несу свой крест. — Она принялась растирать это место, как будто и в самом деле испытывала боль.

Агнес вынуждена была задать вопрос:

— Тебе плохо, мама?

Кейт Торман немного приподняла голову и, тяжело дыша, попросила:

— Там, в гардеробной, на третьей полке шкафа, сзади, бутылочка, синяя бутылочка. Пойди найди ее и принеси.

— Сейчас, мама. — С тревогой взглянув на мать, Агнес побежала в гардеробную и не успела туда войти, как услышала, что дверь спальной открылась, и в комнату вошел отец.

Одно то, что он вошел в спальню жены не постучав, означало, что он добавил, и добавил прилично, к тому, что выпил за вечер с гостями, потому что, перейдя определенную грань, он терял весь свой джентльменский облик и превращался в грубого хама.

Много лет он жил в своих комнатах по другую сторону лестничной площадки, и когда в моменты трезвости наносил визит в комнату матери, то всегда, прежде чем войти, вежливо стучал в дверь.

Но в данный момент он разглагольствовал, голос его звучал невнятно, мысли путались. Он поносил только недавно уехавших гостей, перемежая язвительные высказывания грубой бранью. Это был еще один эффект, которым сопровождалось у него опьянение. Он вообще отличался любовью к сквернословию, но в подпитии превосходил самого себя.

Агнес не сразу разыскала пузырек. Его не оказалось на третьей полке, заваленной стопками исподнего белья, не было его и на полке ниже, где хранились ночные рубашки и корсеты, он нашелся на самой нижней полке, в углу, за кучей разноцветных чулок.

Она стояла с пузырьком в руке и не знала, что делать, войти ли в комнату или нет, — она не сомневалась, что при виде ее отец распалится еще больше. У него была привычка, напившись, разыскивать ее и заводить с ней разговоры. Она вся окаменела, услышав, как он сказал:

— Подожди, подожди, я ей покажу. Она сделала это нарочно, взяла и, ни слова не говоря, ушла. Но, будь уверена, ей дали сигнал. Это все чертова Пегги. Зачем ей понадобилось заходить и спрашивать, не хотим ли мы еще кофе. Делала она когда-нибудь это раньше? Ничего подобного. А что делает мадам Агнес? Она тут же выскакивает вслед. А зачем? А затем, что эта обезумевшая тварь снова сбежала из дома. И вот что я тебе скажу: если только Беннет раскошелится на заем, все, мы от нее избавимся. Это будет самое лучшее применение деньгам — запрятать ее куда-нибудь.

— Нет, Реджинальд, нет. Ты не можешь упрятать ее в сумасшедший дом. Это было бы грешно.

— Грешно? Ты сказала грешно, женщина? И это ты говоришь о грехе!

Тут Агнес услышала, как мать что-то пробормотала, но что именно, не разобрала. Но что бы это ни было, отец разозлился еще больше, и от этого перешел на крик.

— И это ты-то берешься учить меня, что такое грех! Да, вот о грехе-то и нужно бы поговорить, потому что кто это согрешил первым, а? Скажи-ка мне? Кто же это, черт побери, согрешил первым? Она не моя! Разве не так? Скажи, скажи это. Она ведь живое напоминание о твоем грехе, так ведь? И была им все эти годы, кара за твои похождения с дражайшим Ланселотом. Ланселот — рыцарь, Ланселот — романтический капитан Индийской армии. Думаешь, я такой простофиля и ничего не знал? Ты думала, что я ничего не вижу, разве не так? Ланселот, да чтоб ему в гробу перевернуться!

— Это неправда, — почти простонала мать, и добавила: — Она твоя...

Однако ее прервал отцовский вопль:

— Не смей мне лгать, сука! Я слишком долго молчал.

— Да, это правда, ты молчал. — На какой-то момент в голосе матери пробилась новая сила, в нем послышался, и не так уж незаметно, едкий упрек. — Это потому, что я содержала и тебя, и этот дом, и не только до смерти отца, но и после — на те крохи, что маленькая тетушка Джесс оставила мне, вот почему ты помалкивал. Да стоило мне только бросить тебя, тебе бы тут и пришел конец. И... не дай бог, я умру, правда, Реджинальд? Тебе невыгодно убивать меня, как тебе столько раз хотелось, так как мои деньги умрут вместе со мной, и тебе тоже будет крышка, потому что ты ни на что не годен и никогда не был годен, что ни возьми, ни для работы, ни для любви.