На рассвете я пробудился — тревога не позволила мне больше спать. На этот раз я не стал дожидаться, пока солнце брызнет мне в глаза, и решил опередить его. Поднявшись, я обнаружил, что море столь же спокойно, как и в предыдущую ночь; был полный штиль. Еще не рассеялась сумеречная мгла, и мне понадобилось время, чтобы, обозрев окрестности, убедиться в том, что поблизости ничего нет. Горизонт еще не прояснился; сначала я посмотрел на восток — там предметы виделись более четко. Потом я стал медленно поворачиваться, изучая бескрайнюю водную пустыню, пока не оказался спиной к восходящему солнцу, лицом к западу. Мне почудилось, что я вижу лодку в десяти ярдах от себя! Сначала я принял ее за мираж и потер глаза, чтобы убедиться, что я не сплю. Она не исчезла, и, еще раз взглянув на нее, я увидел, что это было не что иное, как мой собственный баркас, тот, в котором бедного Наба унесло за борт. Более того, он шел себе обычным образом, прекрасно держался на поверхности, и на нем были установлены две мачты. Правда, он казался темным, какими обыкновенно выглядят предметы на рассвете, но его было довольно отчетливо видно. Ошибки быть не могло; это был мой баркас, который ниспослало мне милостивое Провидение.

Следовательно, лодка выдержала шторм, а потом ветры и течения пригнали ее к плоту. Что же стало с Набом? Должно быть, это он оснастил ее мачтами, ибо ни одна из них, конечно, не стояла, когда они были в полуклюзах. Правда, мачты, паруса и весла всегда хранились в баркасе, но должен же был кто-то установить мачту. Странное, безумное чувство охватило меня, словно при виде чего-то сверхъестественного, и почти непроизвольно я крикнул:

— Эй, в лодке!

— Эге-гей! — раздался голос Марбла. — Кто кричит?

Фигура помощника показалась над бортом лодки, в следующее мгновение Наб возник рядом с ним. Значит, разговор накануне не приснился мне, а те, которых я оплакивал, стояли в тридцати футах от меня, целые и невредимые. Баркас и плот подошли друг к другу в ночи: как я узнал позже, баркас несколько часов шел по ветру, и штиль остановил его примерно там, где я теперь нашел его и где произошел разговор, часть которого я услышал сквозь сон. Если бы баркас держался того же курса еще десять ярдов, он бы ударился о мою фор-стеньгу. Вероятно, в ночи ветры и течения держали лодку и плот рядом, а может быть, медленно влекли их друг к другу, пока мы спали.

Трудно сказать, кто больше изумился этой встрече. Вот Марбл, которого, как я считал, смыло с плота, в добром здравии стоит в баркасе, а я, который, как они оба полагали, затонул вместе с судном, стоит целый и невредимый на плоту! Мы как будто поменялись местами, независимо друг от друга и не надеясь когда-либо увидеться снова. Тогда мы понятия не имели, каким образом все это случилось, но, когда каждый уверился в том, что это не сон и его товарищ стоит перед ним живой, мы сели и заплакали, как дети. Потом Наб, не дожидаясь, пока Марбл управится с баркасом, бросился в воду и поплыл к плоту. Забравшись на помост, добрый малый принялся целовать мне руки, не переставая реветь, как трехлетнее дитя. Эта сцена прерывалась только упреками и криками помощника.

— Что ты такое учинил, ты, проклятый негр? — закричал Марбл. — Покинул свой пост и оставил меня здесь одного управлять этим тяжелым баркасом. Ты что, хочешь, чтобы мы опять все сгинули, если вдруг налетит ураган и разнесет нас в щепы?

Дело в том, что Марбл устыдился той слабости, которую он обнаружил в нашем присутствии, и он готов был наброситься на кого угодно, чтобы скрыть ее. Наб, однако, положил конец этой вспышке; он снова бросился в воду и поплыл обратно к лодке так же охотно, как только что кинулся к плоту.

— Эх, ты, Наб, негритянская твоя порода, никакого от тебя толку, — ворчал помощник, который все время возился с двумя веслами, вставляя их в уключины. — Как-то я слышал одного великого певца в Ливерпуле; так он такие выводил трели в конце песни, как будто сам не знал, кончить или дальше петь. Нельзя мужчинам забываться, Наб; если даже мы нашли того, кого считали погибшим, это не причина, чтобы покидать свой пост или терять всякое соображение… Майлз, дорогой мой. — Он вспрыгнул на плот, а Наб остался один в лодке, которая получила импульс от прыжка и подалась назад. — Майлз, дорогой мой, слава Богу, ты жив! — Он сжал мои руки в своих, словно клещами. — Я не знаю почему, но с тех пор, как я нашел свою мать и малютку Китти, я стал как баба. Это, наверное, и называется семейное счастье.

Тут Марбл снова не выдержал и заревел так же громко, как

Наб.

Спустя несколько минут мы все трое пришли в себя и стали соображать, что делать дальше. Баркас подогнали к помосту, и мы сидели на них, рассказывая друг другу, как каждый из нас спасся. Вот что случилось с Набом: я уже рассказывал, как баркас унесло за борт, и по неистовству бури и по высоте волн, которые свирепствовали вокруг нас, я заключил, что он затонул. Правда, ни Марбл, ни я не видели баркас после того, как он исчез за первой же водяной горой с подветренного борта: на нас навалилось слишком много дел, и у нас просто не было времени оглядеться. Но негр, оказывается, смог удержать лодку в нужном положении и, вычерпывая воду, держать ее на плаву. Бедняга, конечно, несся под ветер и живо поведал нам о том, что он почувствовал, когда увидел, с какой скоростью удаляется от судна и как он потерял из виду оставшиеся на нем мачты. Как только позволил ветер, он установил мачты на баркасе, поставил два зарифленных рейковых паруса и сделал несколько галсов бейдевиндом длиной три-четыре мили в наветренную сторону. Может быть, благодаря этому своевременному решению нам всем в конце концов удалось спастись. Через несколько часов после того, как он обуздал лодку, он мельком увидел фор-бом-брам-стеньгу, торчавшую из верхушки волны, и, вглядевшись в нее, в следующее мгновение увидел весь плот, поднявшийся на гребне той же волны вместе с Марблом, принайтовленным к топу мачты и наполовину погруженным в воду. Прошел час, прежде чем Наб смог подойти поближе к плоту, или обломкам мачт, и дать знать Марблу о своем присутствии, и еще какое-то время, прежде чем он смог перетащить Марбла в лодку. Видимо, не так-то скоро подоспела помощь, ибо помощник признался мне, что он почти ушел под воду и не знал, сколько еще продержался бы, когда бы не Наб со своей лодкой. Еды и воды у них было достаточно. В каждой лодке, согласно моему постоянному приказу, хранился бочонок с пресной водой, и кок, который любил вкусно поесть, имел обыкновение припрятывать для себя в носовой части баркаса то мешок с галетами, то отборные куски говядины и свинины. Наб обнаружил все это, правда немного подпорченное соленой водой, но вполне пригодное для употребления в пищу. Таким образом, когда мы встретились, в баркасе было достаточно провизии для Марбла и Наба на целую неделю.

Когда Наб снял Марбла с плота, помощник не стал менять курс баркаса. К несчастью, он прошел слишком далеко к северу, намереваясь сделать поворот оверштаг и пройти мимо того места, где, как он полагал, должно находиться судно. Таким образом, в то время как баркас шел на ветер, я набрел на плот и завладел им. В общем, Марбл не ошибся в расчетах, но приблизился к «Рассвету» в ту ночь, когда судно затонуло, а плот и лодка были слишком низкими, и поэтому не могли заметить друг друга, каково бы ни было расстояние между ними. Вероятно, мы находились в десяти — двенадцати милях друг от друга большую часть дня, который я провел на плоту, — около трех часов пополудни Марбл положил руль по ветру, чтобы попасть к предполагаемому месторасположению судна. Это и привело его к плоту около полуночи, когда в нескольких ярдах от меня и произошел изложенный мною разговор, между тем как ни я, ни Марбл с Набом не подозревали об этом соседстве.

Меня тронуло то, как Марбл и Наб говорили о моей предполагаемой гибели. Никто из них как будто не помнил, что его смыло с судна, они воображали, что бросили меня одного на тонущем корабле посреди океана. В то время как я оплакивал их, они скорбели обо мне, а их собственная участь казалась им более счастливой. Они думали только обо мне и даже не упомянули о том, как тяжело пришлось им самим. Я не мог выразить, что я чувствовал, но события того утра и чувства, которые обнаружили два моих товарища, оставили в душе такой след, который время не стерло и не способно стереть. Было бы естественно, если бы люди, которых смыло волной за борт корабля, считали себя пострадавшей стороной, но за все время долгого разговора, последовавшего за нашей встречей, и Марбл и Наб рассуждали так, будто именно я пропадал, а теперь нашелся.