— Прощайте, высокочтимый джентльмен, — произнес портной, кланяясь чуть ли не до земли, в то время как незнакомец, уходя, лишь слегка прикоснулся к шляпе.

— Прощайте, сэр Гектор, — ответил приближенный короля с любезной улыбкой и, помахав рукой, медленно пошел по набережной и исчез за родовым обиталищем Хоумспанов.

А глава этой старинной фамилии остался стоять, совершенно упоенный мыслью о грядущем величии и до того ослепленный собственной глупостью, что, хотя глаза его видели окружающее не хуже, чем обычно, разум был окончательно затуманен честолюбием.

Глава III

Едва незнакомец расстался с легковерным портным, как лицо его утратило напряженность, приняв другое, более спокойное и естественное выражение. Со стороны могло показаться, что задумчивость ему несвойственна и не слишком приятна, ибо он вышел на главную улицу беспечным шагом, продолжая похлопывать себя хлыстиком по сапогу и рассеянно поглядывая по сторонам. Несмотря, однако, на эту видимую рассеянность, он окидывал быстрым внимательным взглядом всех, кто встречался ему па пути, и это явственно доказывало, что ум его сейчас так же деятелен, как тело.

Незнакомец, так необычно одетый и всем своим поведением показывавший, что в город он прибыл совсем недавно, сразу привлек к себе настороженное внимание содержателей гостиниц, о коих мы упомянули в первой главе. Отвергнув любезные зазывания владельцев самых лучших заведений такого рода, он неожиданно принял приглашение одного, в доме которого особенно любили собираться все местные бездельники.

Войдя в бар таверны, как именовалось это учреждение, — впрочем, в любой другой стране оно, наверно, не претендовало бы на более громкое название, чем кабак, — он обнаружил, что гостеприимное помещение уже переполнено завсегдатаями. Появление гостя, чья наружность и одежда говорили о том, что он рангом повыше других, вызвало среди посетителей легкое движение, которое сразу же улеглось, как только незнакомец опустился на скамью и спросил вина. Принеся заказ, хозяин извинился достаточно громко, чтобы слышали все окружающие, за поведение некоей личности, сидевшей в другом конце длинного узкого зала: человек этот что-то рассказывал и не только никому не давал слова вымолвить, но, казалось, от каждого требовал внимания к своей необычной истории.

— Это боцман с работорговца, что стоит во внешней гавани, сквайр, — сообщил достойный служитель Бахуса 22, — человек, немало дней проведший в море и навидавшийся таких чудес, что их хватило бы на толстенную книгу. Его прозвали Старик Борей 23, хотя настоящее имя его Джек Найтингейл. По вкусу ли вашей милости мой тодди 24?

Незнакомец только причмокнул и слегка поклонился в ответ, но до напитка едва дотронулся и тут же поставил стакан на стол. Затем он повернулся к рассказчику, который разглагольствовал так рьяно, что, пользуясь местным выражением, его тоже можно было бы назвать «оратором дня».

Человек этот был ростом более шести футов; огромные бакенбарды закрывали нижнюю половину его мрачного лица, которую некогда чуть-чуть не рассекла еще на две части плохо залеченная рана, оставившая после себя большой шрам; руки и ноги были такие же огромные, как и вся фигура, и это особенно резко бросалось в глаза благодаря матросскому платью. Но особенно примечательным делала моряка свисавшая с его шеи серебряная дудка на потемневшей серебряной цепочке. Не обратив, по всей видимости, никакого внимания на появление гостя, принадлежащего к значительно более изысканному обществу, чем обычные его слушатели, этот сын океана продолжал свое повествование голосом, который природа, казалось, нарочно дала ему в насмешку над его благозвучным именем 25. Голос его так походил на глухое мычание быка, что, не привыкнув к нему, трудно было понимать столь странно произносимые слова.

— Ну так вот, — продолжал он, выбрасывая вперед мускулистую руку и ткнув большим пальцем куда-то в сторону горизонта, — гвинейский берег был, скажем, вон там, а ветер, понимаете, дул с берега, как кошка фырчит, — словно тот старик, что нам, морякам, на потребу держит ветры в большом бурдюке и то вынимает втулку, то опять накрепко ввинчивает ее в горлышко этого самого бурдюка. Ты знаешь, что такое бурдюк, братец?

С этим внезапным вопросом он обратился к уже известному читателю зеваке-фермеру, который стоял тут же, держа под мышкой полученный от портного костюм: он задержался, чтобы пополнить рассказом боцмана запас занятных историй, заготовленный им для развлечения односельчан. Все кругом загоготали, потешаясь над развесившим уши Пардоном. Найтингейл же многозначительно подмигнул кое-кому из приятелей и воспользовался случаем, чтобы «чуточку освежиться» (это изящное выражение означало, что он проглотил добрую пинту разбавленного водою рома), после чего продолжал назидательным тоном:

— Может, наступит время, когда и тебе придется изведать, что такое крепкий береговой ветер, коли ты выпустишь из рук руль добропорядочности. Шея, братец, дана человеку, чтобы держать голову над водой, а не для того, чтобы вытягивать ее, словно плохо прилаженный юферс. А потому, когда тебя несет на мель искушения, вычисляй своевременно курс да поглубже опускай лот совести.

Дожевав свой табак, он горделиво, словно исполнив некий нравственный долг, огляделся по сторонам и продолжал:

— Итак, вон там была земля, а ветер дул с юго-востока, а может быть, с юго-юго-востока. Он то несся на нее, словно кит в шквалистой волне, то полоскал паруса, как будто добрая штука парусины стоит не дороже, чем доброе слово богача. Не нравилась мне эта погода — слишком она была неустойчива для спокойной вахты. Пошел я к корме, чтобы в нужную минуту оказаться на месте и выложить свое мнение, будто его у меня спросят.

Скажу вам, братишки, что я так разумею насчет благочестия и вежливости: не многого стоит человек, если он не знает правил обхождения. А потому — всем известно — я никогда не лезу со своей ложкой за капитанский стол, пока меня не пригласят, по той простой причине, что моя койка на носу, а капитанская — на корме. Я не говорю, на каком конце судна помещается настоящий человек: на этот счет мнения бывают разные, хотя все понимающие люди между собой согласны. Но, во всяком случае, я пошел к корме, чтобы выложить свое мнение, будто его у меня спросят, и очень скоро все и вправду так случилось, как я предполагал. «Мистер Найтингейл, — сказал капитан, а он у нас человек обходительный и всегда по-благородному ведет себя на палубе и вообще, когда рядом кто-нибудь из команды. — Мистер Найтингейл, что вы думаете об этой клочковатой туче на северо-западе? » — «Что ж, сэр, — говорю я смело, ибо никогда не затрудняюсь ответом, когда со мной обращаются как следует, — что ж, сэр, конечно, ваша честь лучше меня понимает дело (это, конечно, была чушь, ведь годами и опытом он передо мной совершенный цыпленок, но я никогда не бросаю против ветра золу с углями), что ж, — говорю, — сэр, мое мнение — убрать все три марселя и закрепить кливер. Торопиться нам некуда по той простой причине, что завтра Африка будет на том же самом месте, что и сегодня. Ну, а чтобы судно не трепало, если поднимется шквал, для этого у нас есть грот… ».

— Вы должны были убрать и грот, — раздался откуда-то сзади голос, такой же безапелляционный, как у говорливого боцмана, но несколько менее грубый.

— Что за невежда сказал это? — спросил Найтингейл с яростью, мгновенно пробудившейся в нем от столь резкого и дерзновенного вмешательства.

— Человек, не раз огибавший Африку от мыса Бон до Доброй Надежды и умеющий отличить шквал от радуги, — ответил Дик Фид энергично, несмотря на свой малый рост, расталкивая могучими плечами толпу и протискиваясь к взбешенному противнику. — Да, братец ты мой, кто бы я там ни был, невежда или мудрец, я-то уж никогда не посоветовал бы своему капитану оставлять столько задних парусов, когда, похоже, вот-вот налетит шквал.