– Это вы знаете и сами. Караульные посты за внешним ограждением будут сняты, и жизнь в лагере вернется к обычному ритму. Поиски нас – очередных беглецов – выйдут из компетенции администрации лагеря. Мы же будем находиться уже снаружи и сможем связаться с нашими товарищами-поляками из Армии Крайовой.

В бараке воцарилась тишина. Все заключенные – кроме Мириам с Элиасом и Пауля, находившихся вдалеке от стола – размышляли над словами Отто.

– Неужели вы не понимаете, что это ловушка? – спросил Яцек. – Он хочет заставить вас…

– Хватит! – перебил его Моше. Затем он посмотрел поочередно в лицо каждому из собравшихся вокруг стола заключенных. Хотя он был всего лишь среднего роста, сейчас почему-то казалось, что он смотрит на них сверху вниз. – Я ему верю.

– И э'1'о говоришь ты, Моше! – усмехнулся Берковиц. – Ты, который сомневался в нем больше всех нас! Ты ведь еще совсем недавно был убежден, что Отто – предатель, что он – доносчик.

Моше кивнул.

– Да, ты прав, – сказал он. – Еще совсем недавно я и в самом деле думал, что Отто доносчик, находящийся здесь по заданию коменданта. Но теперь я изменил свое мнение. Я не знаю почему. Может, из-за его рассказа, а может, из-за того, что он пожертвовал имевшимся у него морфием… Как бы там ни было, я считаю, что то, что он говорит, – правда.

– Ну и что, даже если это правда? – покачал головой Верковиц. – Какое тебе дело до его партии? Уж к чему-чему, а к ней ты не имеешь вообще никакого отношения.

– На его партию мне наплевать. Однако нам представляется возможность показать немцам, что мы в состоянии обвести их вокруг пальца при всей их идеальной организации. Если это нам удастся, я смогу умереть спокойно. Мы должны помочь Отто.

– Помочь ему! – воскликнул Иржи. – Каким же это, черт возьми, образом мы можем ему помочь?

– Я и сам не знаю. Но мы должны, по крайней мере, попробовать. Комендант…

– …комендант убьет нас всех, если мы к шести утра не назовем ему имя, – перебил Моше Яцек.

– …комендант в любом случае убьет нас всех, – договорил Моше начатую им фразу, игнорируя слова Яцека. – Вы разве не помните, что говорят тому, кто попадает сюда? «Сначала вы примите дезинфекционный душ, а затем вам дадут молоко, сливочное масло, хлеб…» Душ… Эсэсовцы всегда врут. Брайтнер попросту забавляется с нами, как с игрушками, а когда ему это надоест, он отправит нас всех в Krematorium [79]– в этом можете быть уверены. Поэтому мы должны помочь Отто сбежать.

– Да, но если… – начал было возражать Яцек.

– «Люди, избегая смерти, устремляются к ней», – процитировал Иржи высказывание Демокрита. – Самое прекрасное – это то, что мы уже мертвы.

– Это верно, – неожиданно поддакнул Берковиц. – Иржи прав. Мы уже мертвы. Убьют ли нас сегодня утром или завтра или через месяц – нам все равно не избежать своей судьбы. И это делает нас сильными. Нам уже ничего не страшно.

– Послушайте, – сказал Моше, – я сейчас понял, почему комендант решил загнать нас в этот барак.

– Для того, чтобы нас убить, разве не так? – спросил Яцек.

– И для этого тоже, но не только для этого. Мы – цветные стекляшки в мозаике. Каждый из нас – маленькое и мало что значащее стеклышко, входящее в состав мозаичного рисунка, который намного больше нас по размерам. Поэтому я в самом начале считал, что мы не сможем ничего сделать. А затем… – Выражение лица Моше стало очень серьезным. – Затем, когда обершарфюрер стал бить Элиаса, меня осенило. Мы все – мало что значащие фрагменты мозаичного рисунка, который намного больше нас по размерам, однако если мы соберемся вместе, если мы гармонично соединимся друг с другом и образуем единое целое, то каждая из частичек этого целого приобретет смысл. В отдельности же каждый из нас не значит ничего. Знаете, почему мы оказались здесь, в лагере? Потому что каждый из нас всегда думал только о себе самом и о том, что волновало лишь его самого. Ты, Берковиц, думал о деньгах. Бедняга Элиас думал о религии. Иржи – о театре… ну, и о мужчинах. Я думал только лишь о своих сделках. Даже Мириам, хотя она и лучше всех нас остальных, думала только о своей семье. Мы оказались неспособными увидеть то, что происходит вокруг нас. Мы полагали, что политика – дело грязное и что нам не следует в нее вляпываться. Однако наступает момент, когда это приходится делать.

Берковиц собрал в ладонь клочки бумаги, которые он и другие заключенные использовали для голосования, поднял руку до уровня лица и затем стряхнул эти клочки с руки. Они, слегка порхая, упали на пол. Глаза Берковица за поцарапанными стеклами очков сверкнули.

– Стекляшки в мозаике… – задумчиво сказал он.

– Если мы объединим свои усилия, – продолжал Моше, – результат будет больше, чем простая их сумма, и мы сможем что-то сделать. Возможно, это «что-то» будет незначительным. А может, нам удастся сделать нечто весьма существенное.

Wäschereiпогрузилась в напряженную тишину. Даже Мириам после этих слов Моше замерла и стала внимательно прислушиваться к разговору.

– Он прав, – после долгой паузы сказал Берковиц. – Моше прав.

– И это говоришь ты, Берковиц! – воскликнул, почти закричал Яцек. – Ты, который всегда думал только о своих деньгах!

– Я был приучен принимать окружающую действительность такой, какая она есть, даже если она и гнусная. Я способен почувствовать, что та или иная компания катится к банкротству и что спасти ее уже нельзя. Так вот, я сейчас чувствую, что я слишком стар для того, чтобы выжить в концлагере. Но, прежде чем меня не станет, я могу еще что-то сделать. Я тебя поддерживаю, Моше. Я сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь.

Финансист широко открыл рот и засунул в него указательный палец.

– Вот здесь, внутри коренного зуба, я спрятал бриллиант. Эсэсовцы и лагерный врач об этом даже и не догадываются, потому что он замаскирован под идеально похожей на поверхность зуба фарфоровой оболочкой. Ее изготовил лучший стоматолог Лондона. Я ведь, в общем-то, не испытывал большого доверия к Гитлеру… Здесь, в лагере, мне от этого бриллианта все равно не может быть никакого толку. Если бы о нем кто-то узнал, меня убили бы, чтобы его забрать. А вот за пределами лагеря этот бриллиант можно продать. Тебе, Отто, после побега понадобятся деньги. Так что будет разумно, если я отдам его тебе.

«Красный треугольник» с сомневающимся видом покачал головой.

– Я…

– Возьми его. Он, по крайней мере, принесет какую-то пользу. Вместо того чтобы оказаться на каком-нибудь кольце, которое купит какая-нибудь дама и которым она будет хвастать, когда будет проводиться какая-нибудь soirée, [80]он лучше спасет кому-то жизнь. Сейчас нужно просто вытащить его наружу.

– А как это сделать? Что тебе сказал по этому поводу стоматолог?

– Вытащить его будет нетрудно. Нужно подцепить его чем-то вроде рычажка и сильно надавить.

– Тебе будет больно.

– Не очень. По крайней мере мне так говорил стоматолог. Кроме того, это не так уж и важно. Давайте сделаем это побыстрее.

Отто огляделся по сторонам, подыскивая что-нибудь подходящее.

– Нож, – предложил Моше.

– Верно, нож Алексея. А где он?

Они нашли его возле кипы одеял, к которой он отлетел во время драки. Отто взял его за рукоятку.

– Хорошо бы его дезинфицировать.

– А как? – спросил Моше.

– Огнем. Возьми свою зажигалку.

Моше поднял зажигалку, брошенную на пол обершарфюрером.

Они медленно провели лезвие ножа над пламенем – сначала одной стороной, а затем другой. Металл приобрел коричневатый оттенок.

Берковиц уселся на стул и вытянул ноги. Руки он завел за спинку стула.

– Пусть меня кто-нибудь держит.

Моше подошел к нему со спины и крепко ухватился одной рукой за голову, а второй – за его нижнюю челюсть. Иржи схватил его за руки. Теперь Берковиц уже не смог бы вырваться.

– Я готов, – заявил он.