– Больше не спорьте. В этом нет необходимости, – сказал Ян.

– Но…

Старик жестом руки – неожиданно энергичным – заставил Моше замолчать.

– Выберите меня.

Моше отрицательно покачал головой.

– Я такого не допущу, Ян. Ты…

– Я скоро умру. Ты и сам это знаешь, Моше. И ты тоже, Берковиц… Вы это знаете все… Я все это терпеть больше не могу. Я устал. У меня уже нет сил. Если бы они у меня были, я бы поднялся и бросился на ограждение из колючей проволоки, чтобы меня убило током. Я хочу, чтобы мои мучения побыстрее закончились.

– Мы раздобудем тебе немного похлебки. Тебе полегчает, Ян. Когда ты поешь, ты почувствуешь себя лучше.

Старик с решительным видом отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – У меня нет желания что-либо есть. Я все это терпеть уже больше не могу, Моше. Выберите меня. Если брошусь на проволоку, никому не будет от этого никакой пользы… А вот если вы назовете коменданту меня, то я своей смертью спасу вас, и, значит, моя смерть не будет напрасной.

– А может, никого из нас и не будут расстреливать. Может…

– Послушай меня…

Ян не смог договорить: сильный приступ кашля заставил все его тело затрястись. Со стороны казалось, что он вот-вот умрет. Моше и Берковиц с удрученным видом смотрели на него. Приступ кашля, однако, вскоре закончился, и Ян снова стал дышать спокойно и ритмично. Из его легких при этом слышалось слабое похрипывание.

– Мне пятьдесят шесть лет, – снова заговорил он. – Возможно, где-нибудь там, за пределами лагеря, я еще мог бы на что-то сгодиться. Я мог бы работать, заботиться о своей семье, думать о будущем. А здесь, в лагере, я в свои пятьдесят шесть уже обречен. Здесь мне как будто уже целых сто… Я уже больше не могу.

Он опять закашлялся.

– Мы все понимаем, что только самые молодые смогут все это выдержать. Послушай меня, Моше, и передай всем остальным. Позовите коменданта и скажите ему, что вы выбрали меня. Думаю, с этим будут согласны все.

Усилия, которые ему приходилось прилагать для того, чтобы произносить слова, окончательно его истощили. Его взгляд потух, и он, растянувшись на одеяле, замер.

Моше посмотрел на Берковица.

– Что скажешь? – шепотом спросил он.

– Это ужасно. Но… но он прав. Восемь к одному – это неплохое соотношение.

Они вдвоем вернулись к столу, освещенному тусклым светом лампочки.

– Как он там? – спросил Яцек.

– Плохо, – ответил Моше. – Он долго не протянет. Он говорит, что… что мы должны выбрать его.

Берковиц не стал ничего добавлять к этим словам. Моше знал, какие чувства сейчас испытывают остальные: с одной стороны, отчаяние оттого, что придется поступить так безжалостно, а с другой стороны – облегчение, граничащее с эйфорией.

– Ну конечно! – Алексей был единственным, кто в данной ситуации стал открыто выражать радость. – Он ведь уже очень старый. Он – «мусульманин», у которого нет никаких шансов выжить… Днем больше, днем меньше – какая разница?

Алексей этими своими словами озвучил то, о чем думали все.

– Ну все, решено! Давайте позовем обершарфюрера!

У остальных не хватало мужества на то, чтобы что-то сказать или, тем более, что-то предпринять. Один лишь Отто продолжал ходить – взад-вперед, взад-вперед – между тусклой лампочкой и окном.

– Чем ты занят? – вдруг спросил Моше, обращаясь к «красному треугольнику».

– Что?

– Отто, чем ты сейчас занят? Ты уже минут десять ходишь туда-сюда по помещению. Что означают эти твои хождения?

– Ничего. Я просто нервничаю. Мне необходимо каким-то образом снимать напряжение.

– Может быть, и так… – Моше стал неторопливо приближаться к Отто. – А может, и нет.

Моше встал рядом с «красным треугольником». Тот, встревожившись, смотрел на Моше пристальным взглядом.

– Казалось бы, ничем не примечательная деталь: человек расхаживает туда-сюда, туда-сюда. Что в этом странного? – Моше обвел взглядом остальных заключенных. – Но если вы постараетесь взглянуть на данную ситуацию в целом, то что вы увидите? Представьте себе концлагерь, полностью погрузившийся в темноту – ну, если не считать прожекторов на караульных вышках. Единственное освещенное окно в этом лагере – вот это. Для всех других колокол уже прозвонил. А здесь, за нашим освещенным окном, мелькает туда-сюда темная тень. Однако мелькает она не так…

Моше несколько раз прошелся туда-сюда перед окном с равномерной скоростью.

– …а вот так.

Моше прошелся перед окном так, как перед ним только что ходил Отто: два шага, остановка, три шага, остановка, шаг, остановка…

– Ну а теперь, если вы соедините эту деталь с ситуацией в целом, что получится?

Моше посмотрел на остальных заключенных, слушавших его молча.

– Кое-кто передает кому-то какие-то сигналы, – ледяным тоном произнес Яцек.

Все настороженно посмотрели на него.

– Именно, – кивнул Моше. – Кое-кто передает сигналы. Я не удивлюсь, если это окажется азбукой Морзе – ну, или чем-то в этом роде.

Отто побледнел.

– Вы рехнулись. Как вы могли вообразить, что…

Моше встал лицом к лицу к Отто. Ростом Моше «красному треугольнику» не уступал, но вот статью еврей не вышел. Тем не менее Моше чувствовал, что в данный момент сила на его стороне.

– Мы ничего не воображаем, Отто. Мы наблюдаем и делаем выводы. Давай-ка скажи нам, кто там, снаружи, ждет твоих сигналов?

Отто попытался было ответить на данное обвинение иронической улыбкой, однако вместо нее на его лице появилась лишь неестественная гримаса.

– Вы рехнулись… С какой стати я должен был бы передавать сигналы наружу? Чушь какая-то!

– Возможно, там, снаружи, твоих сигналов ждет какой-нибудь эсэсовец, который затем побежит сообщить о них коменданту. В лагере полно доносчиков, разве нет? Возможно, вся эта возня по поводу побега – всего лишь грандиозный спектакль. Возможно, комендант собрал нас здесь, в этом бараке, потому что ему захотелось выяснить нечто совсем иное…

– Вы забываете, что я…

– Ты – «красный треугольник», это мы знаем. А может, ты продался коменданту. Может, Брайтнер хочет узнать, не прячет ли Kampfgruppe [54]кого-нибудь из своих товарищейв нашем бараке. А кто лучше других смог бы помочь ему это выяснить, если не ты? Ты ведь тоже товарищ!И это само по себе ничего не значит: когда такие вот товарищистановятся капо, они ведут себя, как и все другие капо, а то и хуже. Они избивают других заключенных! Очень жестоко избивают!

Лицо Отто покраснело от волнения, но он ничего не сказал в ответ.

Иржи, обойдя почти все помещение по периметру своей специфической походкой, подошел к Моше и Отто.

– Знаете, что мне в данной ситуации пришло в голову? Старая еврейская байка… О, вы ее, наверное, знаете и без меня, – произнося эти слова, Иржи посмотрел на Моше, Берковица и Элиаса, – а вот все остальные не знают. Итак, жил да был в Будапеште богатый торговец. Каждый раз, когда он заключал выгодную сделку, он заставлял свою жену использовать для освещения дома всего лишь одну свечу. Если же дела у него шли плохо, он говорил жене зажечь много свечей и расставить их по всем комнатам. Его жена не понимала, зачем так нужно делать, и однажды она у него об этом спросила. «Все очень просто, – ответил муж. – Когда дела идут плохо, это должно раздражать не только меня, но и других: они, видя ярко освещенный дом, будут думать, что я заграбастал много денег, и им будет завидно. Когда же дела у меня идут хорошо, я хочу доставить хотя бы небольшую радость и другим: они будут довольны, если увидят, что я не могу позволить себе зажечь в доме больше одной свечи».

Иржи рассказал эту байку с надлежащей мимикой и соответствующими интонациями – как искусный актер. После его последних слов наступила такая же напряженная, но кратковременная тишина, какая наступает в театре после того, как опустился занавес.

– Я бы сказал, что эта твоя байка подходит для данной ситуации как нельзя кстати, – сказал Моше. – Есть, правда, кое-какие маленькие отличия. Во-первых, у нас тут не торговец из Будапешта, а коммунист из… Откуда ты, Отто?