– Они хотят расстрелять только одного из нас, а не всех десятерых, – сказал Отто. – Что ты думаешь по этому поводу?
– Этот Kommandant… – Аристарх изрыгнул еще одно ругательство. – Вы ведь его видели… Он изнывает от скуки, поэтому и решил поразвлечься. Что касается меня, то… – Он закончил фразу уже на греческом, а потому ее не понял никто, кроме заулыбавшегося Моше.
– Нам не нужно дергаться. Возможно, беглецов поймают этой ночью… – вмешался в разговор Берковиц.
– Ты что, на это очень надеешься? – грубо спросил его Отто.
– Нет, я хотел сказать, что… что конец для нас еще не наступил.
– Для девятерых из нас – еще точно не наступил, – сказал Моше. Он тут же поправил сам себя: – Хотя еще неизвестно, чем это все закончится…
– Знаете, я все задаюсь вопросом, почему они отобрали именно нас, – сказал Берковиц. – Я лично мало знаком с Гжегожем, а с остальными двумя я даже ни разу не разговаривал.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Да и ты, Моше, – ты Гжегожа хотя и знал, но, по-моему, не имел с ним никаких дел.
– Я ему когда-то что-то продавал. Но он, скажем так, не приглашал меня к себе домой на чашку чая.
– То же самое в большей или меньшей степени можно сказать и про всех остальных из нас. Мне кажется, что сделанный немцами выбор был абсолютно случайным. Они как бы попередвигали множество наперстков с написанными внутри них именами, а затем выбрали десять наугад.
– Мне что-то в это не верится, – сказал Яцек, все еще стоявший у стены. Он впервые заговорил с того момента, как их привели в барак. – Это на них не похоже.
– Ты имел в виду, что это на васне похоже, – с угрожающим видом сказал ему Отто.
– Он прав, – вмешался Моше. – Немцы всегда во всем очень педантичны и всегда действуют осознанно. Они не станут ничего делать лишь бы как.
– Им были нужны десять козлов отпущения – только и всего. Вот они и схватили первых, кто попался под руку.
– У них был листок с написанными на нем номерами. Так что их выбор был осознанным.
– А мне вот кажется, что кто-то из присутствующих здесь знал о готовящемся побеге, но предпочитает в этом не признаваться, – сказал Яцек.
Он произнес эти слова тихим и спокойным голосом, однако такое его заявление заставило всех замолчать.
– А почему он не хочет в этом признаваться? – наконец прервал тишину худосочный юноша, присаживаясь на корточки.
– Да потому что иначе мы сочли бы его виновным в том, что с нами произошло, и без колебаний отправили бы его на расстрел, – ответил ему Яцек.
– И не забывай, что он, наверное, надеется не только выпутаться из этой переделки, но и последовать примеру тех, кто удрал из лагеря, – добавил Моше. – Возможно, немцы так и не выяснили, каким образом тем троим удалось сбежать, и он думает, что использует тот же самый способ…
Моше говорил не поднимая взгляда. Häftlingeстали переглядываться, задаваясь вопросом, кто же из них знает, как можно удрать из лагеря, и захочет ли он взять и их с собой.
Воцарившееся в бараке напряженное молчание вдруг прервал голос Иржи. Все с удивлением посмотрели в ту сторону, где он находился. «Розовый треугольник» неожиданно для всех резко раздвинул в стороны два висевших на веревке эсэсовских кителя и появился из-за них с таким видом, как будто бы он вышел на сцену, раздвинув две половины занавеса.
– In dem Schatten dunkler Laube.… [44]
Он пел женским голосом, причем делал это абсолютно естественно. Остальные девятеро заключенных были ошеломлены контрастом между песней и той обстановкой, в которой они находились. Каждый день, когда Kommandosотправлялись на работу и возвращались с нее, лагерный оркестр играл различные мелодии, однако это, как правило, были военные марши или, в крайнем случае, «Розамунда». [45]Иржи же сейчас исполнял песню, которую никому и в голову не пришло бы петь в таком месте, как концлагерь.
«Розовый треугольник» неторопливо приближался к участку барака, освещенному тусклым светом лампы. Он двигался со странной элегантностью: наполовину танцевал, а наполовину шел обычным шагом – как делают балерины, когда они выходят на театральную сцену, – и чуть покачивая бедрами – так, словно шел на высоких каблуках. Он выставлял вперед ступню при каждом шаге таким манером, как будто слегка скользил по льду, его плечи были выпрямленными, голова – поставлена ровно, подбородок – высоко поднят. Со стороны даже казалось, что его полосатая лагерная униформа трансформировалась в длинное вечернее платье.
– Saßen beide Hand in Hand.… [46]
Он прошел между другими заключенными с улыбкой на губах и с похотливым взглядом. Моше мысленно отметил, что Иржи вряд ли можно назвать «мусульманином». Его тело было хотя и худым, но не изможденным. Он, по-видимому, получал определенное материальное вознаграждение за сексуальные услуги, которые требовали от него те или иные Prominenten.
– Saß ein Jäger mit seiner Lola.… [47]
Отто с отвращением поморщился.
Иржи, покачивая бедрами, подошел к столу и, повернувшись, сел на его край в вызывающей позе. Поднеся к губам два пальца – так, словно сжимал между ними сигарету, – он затем убрал руку в сторону и сложил губы трубочкой так, как будто выпускает изо рта облачко сигаретного дыма.
– Привет, красотка, – сказал он со вздохом, придвигаясь к Алексею.
Однако когда он попытался погладить помощника капо по лицу, тот отстранил его руку таким резким и сильным движением, что Иржи полетел кубарем на пол. В припадке внезапной ярости, которой знавшие этого помощника капо заключенные уже научились остерегаться, Алексей схватил стул и зашвырнул его в угол барака. Иржи корчился на полу, хныча от боли. Алексей, теряя контроль над собой, двумя шагами преодолел расстояние, отделявшее его от «розового треугольника», и приготовился нанести ему удар ногой.
– Прекрати! – прикрикнул на своего помощника, даже не меняя положения тела, Яцек. – Прекрати, – уже более спокойным голосом повторил он.
Алексей посмотрел на него таким мутным взглядом, что Моше на мгновение показалось, что сейчас объектом нападения верзилы станет сам Blockältester.Однако гнев Алексея исчез с такой же быстротой, с какой он охватил его. Украинец так и не ударил лежащего на полу Иржи. Помощник капо стоял, тяжело дыша. Было заметно, что ему удалось сдержать себя с большим трудом. Тем не менее достаточно было лишь одного окрика и одного взгляда старосты блока, чтобы Алексей утихомирился.
Отто принялся помогать подняться Иржи, который все еще тихонько хныкал.
– Ну ладно, хватит. Ничего он тебе такого не сделал…
Схватив Иржи за руку, Отто попытался поставить его на ноги. «Розовый треугольник» еле заметно сопротивлялся.
– Не трогай меня! И ты тоже… тоже такой же, как они…
– Что-что?
– Нуда, такой же! Вы все прекрасно осознаете, что после всех этих разговоров и споров вы все дружно назовете коменданту всего лишь одно имя, и это имя – мое…
– Ты и сам не знаешь, что мелешь. У тебя от голодухи свихнулись мозги…
– Не делай вид, что ты возмущаешься. – Симулируемая удрученность «розового треугольника» сменилась холодной яростью. – Даже ты, непоколебимый борец за полное равенство всех людей, относишься ко мне с презрением, разве не так? Вы уже две тысячи лет преследуете таких, как я… Kommandantполучит для растерзания меня, это ж очевидно. Я стану вашим жертвенным агнцем… – Он снова начал говорить хныкающим тоном. – Но не переживайте, я вас понимаю. И прощаю вас.
Моше с ироническим видом захлопал в ладоши:
– Браво, Иржи. Но имей в виду, что театральная касса закрыта. Не было продано ни одного билета, и твое Kabarett [48]будет простаивать еще довольно долго. Так что лучше побереги себя для следующего театрального сезона.